Фигурное катание в прозаических

Фигурное катание в прозаических произведениях

Предисловие.

Что такое фигурное катание? Для зрителей – праздник, эстетика, шоу. Для фигуристов – тренировки до зеленых кругов перед глазами, физические травмы и травмы моральные, тяжелый, ежедневный труд. Но об этом можно говорить сколь угодно долго – понять можно, лишь один раз испытав. Пусть простят меня фигуристы и фигуристки за эту повесть: я все-таки зритель, и картина, изображенная мной, увидена в первую очередь глазами зрителя. К тому же, эта повесть не совсем о фигурном катании – просто уж так получилось, что главные ее герои – фигуристы. Поэтому собственно фигурному катанию я отвела в своей повести не последнюю роль. А поскольку герои мои оказываются на чемпионатах и Европы, и мира, я перенесла действие повести в недалекое будущее, чтобы не обидеть никого из поклонников блистающих ныне фигуристов. Ведь мои герои вымышлены. И все-таки главное достоинство этой книги – ее легкая туманность для человека, не искушенного в фигурном катании. До чего красиво звучит: «На одной из тренировок она предложила вместо третьего перекидного делать бедуинский в либелу…». Но не спешите пугаться! Все предусмотрено, и перед вами небольшой словарик. Словарик этот несерьезный (чего не скажешь о самой повести!), потому и называется.

Краткий бестолковый словарь терминов (и не только терминов)
фигурного катания в описаниях и инструкциях.
(Соблюдайте технику безопасности!
Следуйте инструкциям исключительно дома на ковре! И лучше не надевайте коньки!!)

АКСЕЛЬ – самый сложный прыжок. Пятьтесь задом на правой ноге. Быстро развернитесь, наступите на пол левой, подпрыгните и крутитесь сколько сможете. Если смогли полтора оборота – вы спортсменка. Если два с половиной – комсомолка. Если три с половиной – мужчина. Если четыре с половиной – наглый врун. Если не получилось – вы нормальный человек.
АКСЕЛЬ ТРОЙНОЙ – его прыгают мужчины. Но женщины иногда тоже, по вредности характера.
БАБОЧКА – срыв элемента, когда фигурист во время вращения в прыжке «выбрасывает» ногу – это напоминает «пистолетик» в воздухе.
БЕДУИНСКИЙ – встаньте на ковер, нагнитесь вперед и прыгните боком, поочередно взмахнув в воздухе прямыми ногами. Старайтесь, чтобы голова в момент прыжка была ниже Ваших ступней. А теперь напишите завещание и наденьте коньки…
БИЛЬМАН – упражнение для девушек. Встаньте на одну ножку, чуть присогните ее. Другую, с надетым на нее коньком, задерите за спиной. Немного наклонитесь вперед и как следует прогнитесь в талии. А теперь грациозно закиньте руки за голову, возьмите свободную ножку за лезвие конька и небрежным жестом поднимите ее над головой. Не пыхтите, а то лицо покраснеет. Улыбнитесь и неторопливо вращайтесь…
ВИНТИК – вращение стоя на двух ногах.
ВОЛЧОК – вращение сидя, со свободной ногой, подогнутой под себя, или в позе "пистолетик".
ДВОЙНОЙ – любой прыжок, в котором два оборота, или аксель в 2.5 оборота.
ДОРОЖКА ШАГОВ – уберите ковер. На полу нарисуйте высокую и тощую елку. Тщательно прорисуйте все хвоинки. Лучше всего сделать их длиной с лезвие конька. Когда закончите, наденьте коньки и быстро бегите по рисунку, наступая исключительно на хвоинки. Если Вы охватили все хвоинки и ни разу не ошиблись – Вы Алексей Ягудин.
ЗАКЛОН – перестаньте на меня злиться за бильман. Положите ковер обратно и встаньте на него одной ножкой, но теперь прямой. Вторую согните в колене и держите параллельно полу. Прогнитесь назад изо всех сил и с чувством смотрите в стену позади Вас. Руки девайте куда хотите, но только грациозно. Вращайтесь и получайте удовольствие.
КАСКАД – сочетание двух или трех прыжковых элементов. Между прыжками в каскаде не должно быть шагов, фигурист прыгает второй прыжок сразу после приземления с первого.
КВАЛИФИКАЦИЯ – соревнования, которые предшествуют короткой и произвольной программам, и которые не показывают по телевизору. Фигуристы катают произвольную, и по результатам этих соревнований 30 лучших участников соревнуются дальше в короткой.
КОЛЕЧКО – встаньте на одну ножку… Что?.. Хорошо-хорошо. Намек понят. В общем, колечко – это вращение стоя, в котором фигуристка, изогнувшись, держит руками конек свободной ноги и напоминает кольцо.
КОМБИНАЦИЯ ВРАЩЕНИЙ, или Комбинированное вращение – вращение со сменой и ноги, и позиции.
КОРАБЛИК – встаньте на ковер, ноги вместе. Пятки внутрь, носки наружу. Присядьте и держите равновесие. Не шипите. А теперь скользите бочком, бочком…
КОРОТКАЯ ПРОГРАММА – часть соревнований. Короткая программа длится 2 минуты 40 секунд, и за это время фигурист должен выполнить восемь предписанных элементов.
ЛАСТОЧКА – встаньте на ковер одной ногой, выпрямите ее, нагнитесь вперед и задерите другую выпрямленную ногу выше головы. А теперь езжайте. Хотите – вперед, хотите – назад. Ногу выше! Улыбку шире! Поехали!
ЛИБЕЛА – встаньте в круглой комнате, радиус которой равен длине Вашей ноги. Возьмите в пальцы ноги мелок. Встаньте нормальной детской ласточкой и начертите ногой с мелком ровную линию на стенах комнаты. Раз восемь подряд.
ЛУТЦ – второй по сложности прыжок; с очень характерным заходом: с долгого хода назад на левой ноге. Это прыжок зубцовый. То есть прыгнуть себе фигурист помогает зубчиками конька свободной ноги. Приземляется он спиной вперед на эту свободную ногу. После прыжков всегда приземляются спиной вперед. Просто иначе все бы приземлялись лбом вниз.
НЕДОКРУЧЕННЫЙ ПРЫЖОК – технически чистый прыжок, в котором было сделано меньше оборотов, чем положено. Причем фигурист может не докрутить всего полоборота или даже четвертинку.
«Он сегодня в ногах» – этим выражением в среде фигуристов обозначают спортсмена, который в данный момент готов тренироваться или выступать, находится в хорошей физической форме.
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ – любой элемент в парном катании, который исполняется обеими партнерами по отдельности, но синхронно друг с другом. Чаще всего параллельным бывает вращение или прыжок.
ПАУЛСЕН, Аксель – этот норвежский спортсмен прыгнул еще в конце XIX века тот злополучный прыжок, который по сей день является самым сложным и справедливо назван его именем.
Перекидной – самый простой прыжок. С него начинают обучение прыжкам будущие фигуристы. Спортсмен едет вперед на левой ноге, а потом перепрыгивает на правую и продолжает ехать, но уже назад. Вот это упражнение у Вас точно получится! На ковре.
ПОДДЕРЖКА – упражнение для настоящих мужчин. Сходите в соседнюю комнату за женой. Возьмите ее и поднимите у себя над головой. Пусть она непринужденно улыбается. И Вы тоже. Теперь опустите одну руку и держите вращающуюся жену на оставшейся, сколько сможете. И не прекращайте улыбаться!
ПОЛУШПАГАТ – вариант спирали, при котором опорная нога сгибается, а свободная «лежит» сзади на льду.
ПОТЕРЯ ЦЕНТРОВКИ – смещение фигуриста во время исполнения вращения.
ПРОИЗВОЛЬНАЯ ПРОГРАММА – самая ответственная часть состязаний, которая длится для женщин 4 минуты, а для мужчин – 4 минуты 30 секунд. У женщин в нее входят все тройные прыжки, аксель в 2.5 оборота, каскад и еще шесть элементов.
ПРЫЖОК ВО ВРАЩЕНИЕ – уберите ковер. Раздобудьте окурок и положите его на пол. Разбегитесь и прыгните. Как только нога коснется окурка, начинайте втирать его в пол либо по часовой, либо против часовой стрелки. Не забудьте: окружающим должно казаться, что Вам очень приятно давить окурок. Пока вращаетесь, не думайте о мытье полов!
РАСТЯЖКА – грубо говоря, насколько высоко фигурист может задрать свободную ногу.
РЕБРО – дело в том, что лезвие конька, эти жалкие 3 миллиметра, имеет два ребра – внутреннее и внешнее. Как раз на них и скользит фигурист, с них совершает и шаги, и вращения, и прыжки. В идеале ребро должно быть глубоким, то есть должно быть видно невооруженным глазом, на каком именно ребре стоит (пардон, едет) фигурист.
РИТТБЕРГЕР – третий по сложности прыжок. Этот прыжок реберный. Фигурист прыгает прямо с согнутой толчковой ноги, ничем себе не помогая. И приземляется на ту же ногу.
РЕБЕРНОСТЬ – может быть хорошая или плохая. Хорошая – когда у фигуриста четко можно видеть ребро во всех шагах, спиралях и переходах, когда оно глубоко, фигурист стоит на нем уверенно и может долго держать такую позицию. А плохая – когда все наоборот.
САЛЬХОВ – реберный прыжок. Фигурист делает мах свободной ногой, отталкивается, прыгает и приземляется на махавшую ногу. Попробуйте проделать это упражнение. Мах ногой выходит замечательно у всех без исключения!
САЛЬХОВ, Ульрих – шведский фигурист, впервые прыгнувший в конце XIX века соответствующий прыжок.
СПИРАЛЬ – общее название для ласточки, кораблика, полушпагата и т. п.
ТОДЕС – элемент парного катания. Партнер держит партнершу за руку и, садясь на корточки, вертит ее вокруг себя. Партнерша должна касаться льда только лезвием одного конька, и ничем больше, но при этом чем горизонтальней ее позиция, тем лучше.
ТРОЙКА – шаг, оставляющий на льду след в виде цифры 3. Это поворот на одной ноге со сменой ребра и направления движения. Тройки часто используются при заходе на прыжок.
ТРОЙНОЙ – любой прыжок, в котором три оборота, или аксель в 3.5 оборота.
ТУЛУП – считается одним из самых простых прыжков. Это зубцовый прыжок, и прыгают его так же, как риттбергер, приземляясь на толчковую ногу, но только помогая себе зубчиками конька свободной ноги. Название этого прыжка буквально значит «риттбергер с носком свободной ноги» (toe loop), и никакого отношения к русскому гардеробу не имеет!
ФЛИП – зубцовый прыжок. Двигайтесь вперед на левой ноге, затем быстро повернитесь на ней, немного пропятьтесь задом, подпрыгните, лягнув пол носочком правой ноги, покрутитесь в воздухе и приземляйтесь на правую ногу. В основе прыжка, как Вы уже поняли, лежит сальхов.
ФЛУТЦ – очень распространенная ошибка при исполнении лутца, при которой фигуристка (почему-то этим грешат именно женщины) прыгает не с внешнего, как положено, а с внутреннего ребра.
ЦЕНТРОВКА – в идеале вращение должно проходить на одном месте. Но судьи принимают варианты, если в момент выхода из вращения фигурист немного смещается или все вращение ездит по узенькому радиусу вокруг «нужной» точки. Если же фигурист заметно сместился в сторону, то это уже потеря центровки.
ШАГ – это любой переход фигуриста с одного ребра на другое, а не только смена ног.
ШЕСТЕРКА – группа фигуристов-одиночников, выступающих друг за другом в соревнованиях. Дело в том, что во время разминки на льду по правилам может находиться не более шести одиночников, иначе они будут сталкиваться, а это чревато травмами или просто мелкими неприятностями вроде испорченного настроения. После выступления каждой шестерки лед обязательно заливают заново.
ШКОЛА – владение техникой шагов, спиралей и переходов, то, что раньше демонстрировалось вычерчиванием фигур на льду.
ШПАГАТ – подпрыгните до потолка и сделайте в воздухе шпагат. Только не торопитесь приземляться! Приземляться нужно на ступни…

При составлении этого словаря ни один доброволец не пострадал.

* * *

Итак – приятного чтения!

Кончался февраль. Шум колес по мокрому асфальту, гул троллейбусов, старческое дребезжание трамваев, чириканье взъерошенных воробьев, тающие сосульки, разбрызганное повсюду солнце – все это сливалось в какофоническую серенаду под окнами заспавшейся весны. Многоногая река прохожих тоже текла веселее, и струи ее несли неприметную девушку в дутой зимней куртке, с рюкзаком за плечами. Было похоже, что она не рада теплу.

Девушка… Ну, пожалуй, начать надо с того, что это была вполне определенная девушка. Звали ее Карасевой Евгенией Борисовной… Нет, – то есть да, – чушь, конечно. Никто ее так не звал. Звали ее Женя, и даже просто Женька.
Да, так вот – Женя действительно была недовольна. Еще вчера, в пятницу, было минус восемь, и обещали даже похолодание, а тут!.. Женина комната – в квартире на последнем этаже – с балконом. А над балконом – прохудившийся карниз. И сегодня первым звуком утра для Жени стал стук капель: верный признак того, что на улице оттепель. И того, что каток в ЦПКиО, где по выходным Женя пропадала часами, растаял, а вместе с ним – надежда на активный отдых.

Утром Женя немного позлилась, но потом решила: пусть уж лучше растает энное количество денег, но не надежда. Раз уж нарепила себе это катание – съезди на искусственный лед. Конечно, сто двадцать рублей за час – это противно (особенно когда в ЦПКиО – десять!), но уж раз в году-то можно.

Женя почти немедленно была наказана за сквалыжничество. Каток оказался закрыт. И что ей стоило позвонить перед выходом! Так нет же – поперлась с коньками черт знает куда. Женя спросила у кого-то из работников клуба, есть ли здесь поблизости что-нибудь подходящее. Ближайший лед стоил триста двадцать рублей в час. Подсказали!..

Денег было жалко. Но еще обидней – возвратиться домой несолоно хлебавши. И потому вскоре Женя оказалась перед дверьми клуба «Льдинка». Клуб был новый и чрезвычайно дорогой. Женя пока знала только последнее, но о первом догадалась, исходя из того, как он выглядел внутри. Стекло, линолеум, пластик и чистота. В холле, чуть в глубине, справа от здоровенного, в полстены, прайс-листа, стояла касса.
– Девушка, Вы куда: бассейн, каток?.. – обратилась к Жене молодая кассир.
– Э… Я на каток, – подходя, ответила Женя.
– Коньки… надо?
– У меня свои.
– Триста двадцать рублей – час, – скороговоркой произнесла кассир, глядя уже не на Женю, а куда-то вниз, на клавиши кассы.
«Откажусь, думает, – пронеслось в голове у Карасевой. – Шиш тебе… Я б отказалась, да что же это будет, блин: поцеловал пробой – отправился домой?!»
– Хорошо. Час, пожалуйста…
Девушка бойко выбила чек и оторвала его с треском:
– Отдадите при входе. Второй этаж, налево.
– Угу, – кивнула Женя. Про себя подумала: «Ого…»
В конце коридора на втором этаже стоял охранник в черной форме, с мобильником в руках. Женя сунула ему чек.
– Пожалуйста, – неожиданно вежливо сказал парень, жестом приглашая Женю в комнату направо.
Там была раздевалка. Женя оглядела узкое помещение с рядом стульев вдоль одной стены и рядом запирающихся шкафчиков с другой, и понадеялась, что раздевалка женская. Кроме Жени в данный момент там никого не было.

На зашнуровывание коньков было потрачено не меньше пяти минут. Вытаскивая их из ранца, Женька вновь вспомнила, как впервые в жизни прикоснулась к новеньким белым ботинкам, так вкусно пахшим кожей, и потрогала холодное узкое лезвие. Сколько ей было тогда? Девять… Да-а… Ну, а что толку?
Полгода прокаталась так, потом пять – в школе фигурного катания, а потом… они переехали. Родители, в смысле. Не каток. Обычную школу пришлось поменять, и детство кончилось. То есть появились проблемы: двойки там, поведение… В общем, бросила она фигурное катание. Тогда думалось: ну его к лешему. Все равно ездить стало далеко. А потом-то Женька, конечно, пожалела. Но это потом. Теперь, то есть.

Однако… Однако о том, как растворялся за окном в зимнем небе красный шар закатного солнца, проткнутый тонкой веткой березы, как из холодной, только что внесенной с улицы маминой сумки детские ручонки достали долгожданный подарок: завернутые в газету коньки, и как маняще задрожал на лезвиях розовый, живой блик, Женька вспоминала с удовольствием.

Закрепив коньки как следует, Женя встала – и заторопилась: стала наскоро пихать вещи в один из шкафчиков. Снаружи кто-то шел по коридору, и Жене почему-то показалось, что этот кто-то рвется именно в раздевалку. За дверью послышались голоса.
– Привет! – произнес жизнерадостный женский голос.
– Привет, – смущенно пробормотал мужской. – А сегодня-то ты чё? – Женя догадалась, что говорил охранник, тот парень в черном.
На эту реплику женский голос рассмеялся. Смех был молодой и звонкий.

Женька заперла шкафчик на ключ и пошла к двери справа, над которой светилось табло «выход на лед». В спину ей донеслось:
– Да не-е, я так. Просто покататься.
– И не надоело?..
Дальнейшее Женя не слышала: толкнула дверь, прошла по матерчатой дорожке, перешагнула бортик и понеслась по льду. Несколько минут она была совершенно одна. Женя даже успела размяться, но только почувствовала, что в состоянии будет отмочить какую-нибудь ласточку, как стукнула дверь раздевалки, и на каток вышла невысокая ладная девушка с короткой стрижкой. Еще по матерчатой дорожке она шла, как хозяйка. А когда, улыбаясь, выкатила на лед, Женька подумала только: «Эх, блин!..», что в данном контексте означало: «Плакали мои денежки…»

Было ясно, что оставшиеся пятьдесят минут Женя проведет, ковыряя бортик зубцами конька или, в крайнем случае, прохаживаясь, как пингвин, с задумчивым видом взад-вперед около выхода. Тех, кто катался лучше ее, Женя почему-то стеснялась до неприличия.

А девушка, понятия не имея о том, как обломала Женьку, знай наяривала. Пробежав три круга, она развернулась и помчалась спиной вперед, а потом взяла и с ходу прыгнула флип. Женя даже выругаться про себя не успела. Но после подумала: «Ну, эка невидаль – двойной флип… Не каскад же… Ну, Карасева!! Триста двадцать рублей плочено! Шевелись!»

А девица, как назло, побегала-побегала, повертелась – и, улыбаясь, так, между прочим, прыгнула двойной аксель, а за ним еще что-то тройное. И Женька внезапно поняла, что совсем не сердится на незнакомку. Наоборот даже. Уж очень красиво та прыгала. Женька решила, что эта девушка не станет ржать до колик над ее пингвиньим катанием. И начала двигаться.

Однако, двигаясь, все же не спускала глаз с фигуристки. Было ощущение, что та буквально примагнитила Женин взгляд и совершенно не собиралась его отпускать. Хотя так, если разобраться, ничего особенного в ней не было. Разве что улыбка. А вообще… Небольшие глаза, жидковатые брови. И треники с лампасами. Но определенно пряталось в ней что-то такое, что Женька буквально отодрать себя не могла от созерцания этой девушки.

Снова стукнула дверь – на этот раз где-то с другой стороны – к бортику подошел охранник из коридора и крикнул:
– Кира, я включил! Или тебе не надо?
Девушка обернулась и подъехала к нему.
– О, пас-сибо! Надо, конечно! Пасиб, Серега.
И тут Женька прозрела. Она знала эту девушку!.. Ну конечно же!!..

Это была Кира Братская, серебряная призерка чемпионата России, занявшая в этом году четвертое место на чемпионате Европы. Женя быстро прикинула, что успеет проковылять в раздевалку, найти в рюкзаке какую-нибудь замызганную бумажку, родить ручку и вернуться на лед раньше, чем Братская успеет исчезнуть. И сможет – ух! – взять у той автограф!

Задохнувшаяся от восторга душа Карасевой наконец взяла себя в руки, и мозг Женьки заработал. Совершенно необязательно ломиться в раздевалку немедленно. Чтобы исчезнуть, минуя эту самую раздевалку, Братской придется либо выскочить через мужскую, либо вылететь в небо, пробив головой потолок во время прыжка. Словом, торопиться было некуда.
Собственно, если бы Женька не помедлила со взятием автографа и пошкандыбала бы на своих коньках за бумажкой немедля, всей последующей истории, извиняюсь за тавтологию, вообще бы не последовало. То есть Братская поставила бы на замызганном клочке свою бесценную закорючку, Женя вздохнула бы от нахлынувших чувств и, счастливая, продолжила бы пингвинить у входа, не сводя с Киры влюбленного взгляда. Но такая история была бы совершенно нелюбопытна. Да ее и не произошло, и не будем тратить место на то, чего не было.
Случилось же следующее. Пока Женя соображала, как ей поступить дальше, Братская договорилась с охранником о чем-то и вдруг, оттолкнувшись руками от бортика, подкатила к Жене. И улыбнулась. Женя тоже смущенно улыбнулась в ответ, а Кира вдруг сказала:
– Слушай… Ничего, если я сейчас музыку включу? Я ненадолго…
– Да по… пожалуйста… Сколько надо… – пожала плечами Женя.
– Спасибо!
Братская уже хотела отъехать обратно к бортику, но почему-то задержалась. Ее улыбка стала более рассеянной; взгляд небольших глаз, оказавшихся зелеными, пробежался по Женьке, и Кира спросила:
– А ты чего, здесь тренируешься?
– Нет,.. – помотала головой Женька.
– Отдыхаешь?
– Ну… да, – замялась Карасева. – Я здесь в первый раз.
Кира кивнула.
– А-а!.. Нравится?
Женя неопределенно усмехнулась. Кира на момент отвела взгляд, а потом сказала:
– Ладно, я пойду музыку поставлю…
Женя издала какой-то утвердительный звук, не то «ым», не то «гу».

Братская ушла в раздевалку за кассетами; вскоре вернулась и засунула одну в магнитофон за бортиком. Теперь Женя заметила по обеим сторонам катка, высоко надо льдом, по здоровенной колонке. Из них зазвучала музыка. Кира, довольная, вышла на лед и стала танцевать.

На каток больше никто не выходил; Братская каталась, сияя, по чистому льду, а Женя наблюдала за ней с каким-то смешанным чувством. Эта по сути дела незнакомая девица вдруг стала глубоко небезразлична Женьке. Стала попросту нравиться.

Отвыпендривавшись одну композицию, Кира неожиданно подъехала к Жене. Подъехала с таким видом, словно что-то задумала: в глазах притаилось легкое лукавство.
– Слушай, а ты, как бы, вообще занимаешься?
– Фигурным катанием – нет…
– А, то есть ты просто для своего удовольствия?
– Ну да…
– А раньше? Никогда?
«Чего ей надо, интересно, – засомневалась Женя. – На что я ей сдалась?» Братская улыбалась как будто немного неестественно и руки держала перед собой, сцепив кисти. Женя все-таки решила не врать.
– Ну, так… Было что-то… двести лет назад…
Кира рассмеялась. Она смеялась искренне, и Женя, осмелев, продолжила:
– Я пять лет занималась, а потом бросила… Далеко было ездить.
– Понятно, – сочувствующе кивнула Кира. – Я, как бы… чего спрашиваю-то… Я смотрю просто, что ты катаешься неплохо, и даже подумала сначала, что ты во взрослой группе тренируешься. Ну вот… – она поспешно улыбнулась и добавила:
– Тебя как зовут?
– Женя…
– А меня Кира, – не дожидаясь вопроса, представилась фигуристка. – Я здесь тренируюсь. А сегодня просто, как бы, покататься пришла.
– И давно тренируешься?
– С четырех лет, – и улыбка Братской стала извиняющейся и слегка печальной. Вообще же это была замечательная улыбка. Верхняя, тонкая, как лезвие конька, губа Киры взбегала вверх, приоткрывая розовую десну и обнажая зубы с чуть желтоватой эмалью. И Кира улыбалась застенчиво и немножко хитро.

Девушки разговорились. Женя так и не поняла, на что она сдалась мастеру спорта, но, втянувшись в разговор, выбросила это из головы. Кира предложила покататься под музыку, держась за руки. Женя долго отнекивалась, убеждала, что она вообще-то уже и на коньках нетвердо стоит, но потом согласилась. Оказалось, что это очень весело: кататься вдвоем. Но в разгар веселья музыка в динамиках, издав неприличный звук, вдруг сменилась шипением, и женский голос произнес:
– Девушка! В джинсах! Извините, ваше время истекло. Пожалуйста, проходите в раздевалку.
Стало слышно, как неаккуратно кладут микрофон, и над катком снова сошлись волны оборванной мелодии.
– Сервис, – вздохнула Женя, зачем-то глядя на один из динамиков. Ей никак не хотелось уходить.
– Только песню испортили, – мотнула головой Кира. – Я, пожалуй, тоже пойду.
– А разве ты не собиралась кататься до опупения? – удивленно спросила Женя, направляясь к выходу.
– Да, вообще-то, собиралась… Но опупение у меня уже наступило и, считай, прошло. Так что дело сделано.
Они перешагнули бортик и пошли в раздевалку. Кира пояснила:
– Иногда на меня находит что-то… Ну, случается иногда клевое чего-нибудь или, наоборот, такой звиздец, точно кирпич тебе на бошку сбросили – ну вот, идешь тогда и катаешься. Или закатываешь.
– Сегодня у тебя, кажется, клевое, – предположила Женя.
– Ага, – подтвердила Кира и вздохнула. Женя открыла дверь в раздевалку и вдруг вспомнила:
– Ой, ты ж кассеты забыла!
Кира хлопнула себя по лбу, рассмеялась:
– Тьфу, балда! Подожди меня, я щас, – и быстро пошла обратно к бортику.
Женя вошла в раздевалку и опустилась на стул. Она здорово устала. Даже странно… Женя неподвижно сидела, подогнув одну ногу и выпрямив другую, и смотрела на дверь, над которой горело табло «выход на лед». Шевелиться совсем не хотелось. Сейчас Кира вернется…

Да, дверь открылась, и улыбающаяся Кира вошла в комнатушку, прижимая к груди кассеты. Плюхнулась на стул рядом с Женей, свалила кассеты на соседний и, наклонившись, стала расшнуровывать коньки.
– У тебя, кстати, какие ботинки? – взглянув на Женьку снизу, спросила она.
– Как понять «какие» ?
– Ну… Graf или, скажем, Wifa…
– Хе-хе-хе, – пытаясь изобразить смех Мюллера, ответила Женька. – Совдепия, какие…
– Зря смеешься, между прочим, – снимая конек, сказала Кира. – Тогда это были нормальные коньки… Но сейчас-то у тебя ботинок наверняка износился. Не болтается?
– Да нет вроде… – пожала плечами Женя.
– А ступни не болят?
– Болят, – удивленно подтвердила Женя. – А ты как догадалась?
– У самой бывало… Короче, это от ботинок… ботинков… ботиний… – Кире никак не удавалось развязать шнурок на втором коньке.
Женя засмеялась и тоже наклонилась, чтобы расшнуровать свою совдепию. Некоторое время девушки сосредоточенно пыхтели.
– Слушай, – отставляя коньки в сторону, сказала Кира. – Я щас, пожалуй, в ресторанчик дерну, или в кафе. Пойдем со мной?
– Пошли! – немедленно согласилась Женька, и сердце ее кувыркнулось от ужаса и восторга. Посидеть в кафе со звездой!

На улице все так же надрывалось февральское солнце, мокро шумели по асфальту шины, чирикали воробьи. Кира, щурясь на солнце, бодро прошла к белой иномарке, припаркованной на стоянке служебных автомашин клуба. Жене она показалась почему-то ослепительно белой, хотя и была ровно такого цвета, какого бывают все светлые машины в февральскую оттепель. Сзади, с улицы, блестя затемненными стеклами, завернул джип. Женя оглянулась, и в голове против воли пронеслось: «Живут же, паразиты…»
– Прошу садиться!

Женя послушно села в машину к Кире, захлопнула дверцу. Братская завела машину, стала выезжать задним ходом. Из припарковавшегося джипа вылез тощий юноша с поэтической внешностью. Кира посигналила ему – когда тот обернулся, помахала рукой и обворожительно улыбнулась своей бесстыжей верхней губой. Они с Женей развернулись и выкатили на улицу.
– Приятель босоногого детства, – пояснила Кира. – Мы с ним по жизни в одну группу ходили. Так друг друг надоели! Он тренироваться, скорей всего, приехал. У него же мир на носу.
– Что?
– Чемпионат мира, в смысле… Он у нас парень мирово-ой! – и Кира хихикнула.
Но Женя не рассмеялась: думала, что момент удобен для того, чтобы подтолкнуть Киру к рассказу о себе самой.
– А ты сама… выступаешь… ну, на крупных соревнованиях?
– Вот в этом году попала на Европу, – не без гордости ответила та. – Повезло, в общем… Но я, правда, просрала, – и опять розовая голая десна над смеющимися зубами, и тонкое лезвие верхней губы. И у Жени почему-то стало легко на сердце от этой улыбки.
– А на мир не едешь?
– Я могла бы. Но мы с тренером решили повременить. Надо над многим работать, понимаешь…
– Например? – поинтересовалась Женя. Ей нравилось ехать в шикарной машине и непринужденно разговаривать с известным и таким любопытным человеком. – Практиковать прыжки?
– Конечно, прыжки… Да многое. У меня реберность так себе. В спиралях, например, ребро неглубокое. Центровка как у таракана… ну, не всегда, конечно. А прыжки… Сейчас главное – каскад. Без него на мире делать нечего. Можешь уродоваться сколько хочешь, хоть качучу танцевать… хоть пупок на лоб натягивать! – а какая-нибудь мымра из Новой Гвинеи прыгнет два каскада три плюс три – и вытерли тебе сопельки четвертым местом…
– Угу, – понимающе кивнула Женя.

Кира мыслила категориями фигурного катания, и постоянное употребление арго без всяких пояснений не раз ставило Женю в тупик, несмотря на то, что сама она когда-то каталась. Мучительно пытаясь выудить из памяти перевод тех или иных словосочетаний и боясь показаться полным чайником, Женя кивала и смеялась всюду, где взбегала вверх тонкая Кирина губа. А Братская постепенно разошлась – и, пока они ехали в ресторанчик, пока сидели там – говорила, говорила, говорила без конца…
– Ну вот, они, как бы, вышли на разминку, а в зале такой дубак, что и мороженое околеет! Ну вот, и Машка мне говорит, мол, он сегодня в ногах и прям-таки рвется выступать. А я ей – да ты посмотри, блин, он вообще только что не качается! Недокручивает, прыжки низкие, ну, нормально только школа. Но это-то у него всегда в порядке было, как бы. А Машка говорит: ты погоди, вот увидишь, все равно его за уши на бронзу вытянут! Короче, вышел выступать – на первом же тройном кинул бабочку!.. Отвалял, как камбала – но бронзу ему-таки дали! Хоть он и не заслуживал, конечно.
Женя почему-то представила себе фигуриста в смокинге, который срывает «бабочку» с шеи и швыряет ее на лед в приступе непонятного отчаяния. Они с Кирой сидели друг напротив друга в уютном ресторанчике, пили вино. Солнце смущенно подглядывало за ними сквозь тяжелые, неплотно задернутые шторы, светило в нос пыльной оленьей голове над входом. Женька смотрела на Киру, и было уже почти неважно, о чем та говорила. Она уже не думала о том, зачем нужна мастеру спорта, а просто наслаждалась. Но в какой-то момент искорки в глазах фигуристки потухли, и она вздохнула:
– Слушай, я тебе не надоела еще своей болтовней?
Женя отставила бокал.
– Ты чего!.. Наоборот!
Но Братская гасла. Тонкая верхняя губа раздавила, растянула нижнюю, углы рта опустились. Посмотрев на часы, Кира помотала головой:
– Да нет, еще пять минут, и пойдем. Да и муж меня, небось, заждался…
Она сунула руку в сумку, лежавшую рядом на ворсистом диване, вытащила мобильник, позвонила:
– Але, Леша? Да… Да… Ну, я скоро поеду… Нет… В кафе… Ага! – Кира звонко засмеялась чему-то. – Ну все, как бы, через полчаса буду!
Женю не удивило, что Братская замужем – она давно уже заметила на ее пальце обручальное кольцо. Ее удивило другое: что за все время, в которое даже красноватое солнце успело склониться к закату, Кире никто не позвонил.
По окончании этого короткого разговора Женя, набравшись наглости, попросила номер Кириного телефона. И ей показалось, что Братская даже слегка удивилась. Они обменялись телефонами. А потом Кира спросила, куда Жене.
– На Старую Деревню… А что?
– Ну, поехали!
И очень просто, как старую подругу, Кира довезла немного отупевшую от вина Женьку почти до самого дома. Они договорились «как-нибудь созвониться», но Карасева почти не сомневалась, что это лишь красивая формула, чтобы расставание выглядело вежливо. Кира, помахав, укатила на своей иномарке, а Женя, взбежав на пятый этаж, влилась в привычную возню своего мирка.

* * * * * *

Первой мыслью нового дня для Жени совершенно неожиданно стала мысль о Кире. Женя долго лежала в постели в вязкой утренней полумгле, по бусинам перебирая в памяти вчерашний день. Она вспоминала каждую улыбку, каждый взгляд, каждое слово Киры – и не могла нарадоваться на эти воспоминания. Одно было лучше другого! И, пользуясь тем, что было именно воскресное утро, Женя провалялась в постели со своими воспоминаниями почти сорок минут.

Было тихо, и только шуршали на стене в рассеянном свете утра кварцевые часы. Взошло солнце, по балкону застучали капли. Женя села на кровати, стала шарить ногами по полу в поисках тапочек. Кроме нее дома никого не было: три дня назад мама уехала в командировку. А больше в квартире никто и не жил, если, конечно, не считать Усамы бен Ладена. Усама бен Ладен был черно-рыжей морской свинкой. Вернее, морским хряком. И называли его просто Бен. Бен дремал в клетке и ничем не нарушал тишину утра. Женя, проходя мимо клетки, чтобы отдернуть шторы, подумала, что интересно было бы знать, есть ли у Киры домашнее животное. «При ее-то уровне жизни, – клубилось в сонном Женькином мозгу, – так это пожалуйста… Мраморный дог… Или крокодил… в ванной…». Женька зевнула и отправилась умываться, думая, что, если небольшого крокодильчика сложить пополам, он, наверное, уместился бы в их, карасевской, ванной.

Словом, все утро Женька думала о всякой ерунде. Но что интересно: о чем бы она ни задумалась, мысль скользила, делала кульбит и непременно сворачивала на Братскую и вчерашнее приключение. Завтракая, Женька включила телевизор. По MTV крутили древний, замшелый клип «Тату». Клип был мерзкий. А вот песня Жене во время оно даже нравилась. Нормальная такая, здоровая лесбийская песня. В отсутствие мамы можно и послушать…

Нет!! Что Вы!!! Женька не была лесбиянкой, нет, конечно, и вообще как-то напугалась, что ли, даже, когда ей восемь лет назад понравилась именно эта песня. Женька знала, что никакие эти «татушки» не лесбиянки, но все равно передергивало иногда при взгляде на экран, где целовались девчонки. Женька старалась слушать песню, не глядя в телевизор.

Но это помогло ненадолго: мелодия сама по себе пробудила в Жене не совсем приятные воспоминания. Она вспомнила, что вчера приврала Кире. Стыдно было рассказывать такое. И вообще было стыдно за всю ту историю. Ведь не просто так Женька бросила фигурное катание четыре года назад. Противно вспоминать даже сейчас: бросила в сущности из-за мальчишки. Злобного и красивого мальчишки, который очень нравился Жене. Тогда она, естественно, еще не знала, чт`о там в его мозгу за красивым лобиком и светлой вьющейся челкой. Карасева даже вякнула как-то, когда мама пришла забирать ее вечером с катка, что хотела б, вообще-то, перейти в группу парного катания… Но мама только удивленно подняла брови и пожала плечами. Потом Женя сама рассудила: ну, перейдет она в парное. Но он-то, этот мальчик, туда переходить не собирается! Тогда она попыталась угостить его шоколадкой. До сих пор помнилось: плитка называлась «Тройка». После занятий она с замиранием сердца протянула мальчику шоколад. В раздевалке было тепло, и пока дети занимались, шоколад в Женином мешке почти растаял. Мальчик посмотрел свысока на протянутую ему ладошку с бесформенным куском в мятой фольге и презрительно произнес:
– Эт чё? Ешь сама свою какашку!
Весь вечер Женя ревела белугой. Маме сказала, кажется, что потеряла брелок.

А потом появилась группа «Тату». Их дебютную песню без конца крутили по радио. В самый злополучный день своего обучения в школе фигурного катания Женя почему-то прямо отвязаться не могла от этой песни. Она пристала с утра – и не отпускала. Петь, понятно, не очень-то распоешься (с такими-то словами), и Женя просто помыкивала время от времени себе под нос: « Я сошла с ума, я сошла с ума…Мне мы-ым-мы-ма, м-м-м-м-ма…». Только на катке песня наконец отлипла. Просто занятие оказалось ужасно интересным: прыгали «настоящие» прыжки. Конечно, пока только в один оборот, но все-таки… это было круто!

Прыжки Женьке удавались, как никогда. Она падала намного меньше остальных. Увлеклась своим успехом и не поняла, что красивому злому мальчику ни разу не удалось прыгнуть правильно. Да, Женька по привычке взглядывала в его сторону, и видела, что он ошибался и падал, но что у него совсем не выходит, она и подумать не могла! Об этом ей потом сообщила белобрысая Юлька. Потом, когда все уже случилось.

…Когда закончились занятия, и все потянулись к выходу, Карасева от переизбытка чувств еще раз прыгнула на глазах у всех. А тренер сказала:
– Смотрите, какая Женя у нас сегодня молодец!
Женя, окрыленная, заулыбалась. Ей захотелось прыгнуть еще и еще, но только так, чтобы никто уже не видел. Она подождала, пока тренер и большая часть группы выйдет за загородку – и прыгнула. Выехала, развернулась и побежала к выходу, и уже почти покинула каток – как вдруг в спину и под коленки ее пребольно ударило что-то твердое. Женя взмахнула руками, подавилась вскриком и поняла, что падает. Лезвия коньков беспомощно царапнули по льду; Женины ноги взмахнули в воздухе. Шапка слетела с головы, шарфик съехал. Она лежала на льду и не понимала, как же так получилось, пока не увидела над собой ухмыляющееся лицо мальчика и не услышала истерический крик училки:
– Симаков, ты с ума сошел, что ли?!?
– Я не нарочно, Татьяна Пална! Я случайно…

И Женя шла домой, хромая, по холодным улицам, тускло освещенным желто-серыми фонарями, а в голове опять назойливо крутилось то с мелодией, то без нее: «Я сошла с ума, я сошла с ума… Я сошла с ума.»

Может, смешно, но после этого случая Женя прозанималась в школе еще целых три года. Она даже не знала, как глубоко засел в ней страх. Мальчишка тот давно ушел – кое-как выучился прыгать двойные, а выше его тянуть никто не хотел. А у остальных начались тройные – и страх, угревшись в Жениной душе, как в парнике, дал обильные всходы. Сперва она прыгала так же, как основная масса ребят, – но почему-то именно тогда ей стало казаться: вот сейчас, когда она выедет с прыжка и развернется, сзади ее настигнет неожиданный сокрушительный удар, и она снова полетит спиной на слишком твердый и слишком холодный лед… Прыжки получались все хуже. Двойные она по-прежнему худо-бедно прыгала, а на тройных стала ошибаться, терять равновесие, приземляться на две ноги. А потом и вовсе падать. Кое-как дотянула до мая, через пень-колоду сдала экзамен и больше заниматься не решилась. И все подумали, что стало просто далеко ездить. Тройные с тех пор Женя не прыгала никогда – даже в самом замечательном настроении. Двойные – раз в три недели, чтоб не забыть…

И вот эта-то история и встала перед Женей, как обознавшийся Сивка-Бурка, когда она отвела взгляд от экрана и стала просто слушать старую песню про лесбиянок. Кстати, после всего этого она уже не пыталась подходить к мальчишкам. Они ей теперь не нравились. Даже самые красивые. И… Ну, чего скрывать – она им тоже не особо-то нравилась. За все школьные годы она так и не обзавелась персональным поэтом и носильщиком портфеля. Впрочем, Женя от этого почему-то совсем не страдала. Потом поступила в университет на специальность «Русский язык» и очень органично вписалась в коллектив из двадцати девяти начинающих грымз. Да, ну, да – у нее никогда не было парня. Но это же глупости… Женя взяла со стола чашку с чаем и стала сосредоточенно пить. А потом зачем-то скосилась на экран. На экране обнимались девочки: одна беленькая, волосы до плеч, как у Женьки, вторая темненькая, с короткой стрижкой…

Несколько дней подряд каждое утро Женька просыпалась словно бы в тревоге. И приходила мысль о Кире, и Женя немножко пугалась ее. Ужасно хотелось позвонить Братской, спросить: «Ну, как дела?». Просто спросить «ну как дела?», и ничего больше, и… непонятно даже, какие дела, почему, собственно…

Женька мылась, ела, ходила, посещала лекции в институте, занималась с учениками, тряслась в общественном транспорте – и за любым из этих занятий ее могла застигнуть иголка мысли, вскочившей на бегу в мозг, как пассажир в вагон метро, чтобы вскоре исчезнуть снова, иголка: «Позвонить?» И Женька размышляла, позвонить или нет, и если да, то что и как сказать, и если да, то… зачем? Зачем она Кире? Но ведь Кира первая подошла к ней. «Да нет, просто в тот момент ей стало скучно…» – сопротивлялось что-то внутри Женьки. А однажды вечером еще выплыло где-то за синими окнами:
«Без тебя я не я, без тебя меня нет…» –
и погасло: прошли по двору ребята с магнитофоном, прошли и сгинули в синие сумерки. Кончилась эта странная, дурацкая борьба в душе Карасевой тем, что через четыре дня, вечером, Женька подняла трубку и позвонила Кире.

Сперва было молчание, потом два гудка, потом шипение, шелест – и сильно искаженный голос Киры произнес:
– Да?
– Кира, привет! (Звонок на мобильник, значит, ошибки быть не должно…)
– Привет, а кто это?
– Это Женя… Мы с тобой… на катке…
– Ой, Женя! Привет! Не узнала! Ну, как ты там?
– Я… я хорошо, – удивившись, произнесла Карасева. – А ты?
– Я… Слушай, я дома, перезвони мне на обычный, поговорим хоть по-человечески! – голос Киры звучал бойко, радостно, и Женька очень осязаемо видела перед собой взбежавшую по розовой десне тонкую верхнюю губу: по интонации чувствовалось, что Братская улыбается. Женя перезвонила, немножко все-таки боясь, что это подстава и что никто к телефону не подойдет. Но трубку сняли после первого же звонка:
– Ага, Жень! Слышно?.. Да, эт самое… У меня все как всегда. С тренировки вернулась час назад.
– Всего!
– Это еще что! Я сейчас только шесть часов тренируюсь. Это вообще лажа – это просто чтоб форму не терять. Ну, так, чуть-чуть… Вот перед соревнованиями – это да!
– Здорово. Знаешь, я все вспоминаю – классный у меня тогда получился выходной! Спасибо.
Кира засмеялась.
– Повторить хочешь?
– Повторить? – Женя грустно усмехнулась. – Да, хотелось бы, но… кхм… не получится… – и, чтобы Кира не подумала, что на самом деле не хочется, добавила на полтона ниже:
– У меня просто не всегда столько денег…
Сказала – и испугалась, да так, что горячущим током шибануло аж до ногтей на ногах: что наделала-то! Вот уж теперь точно труба! Так же только выпрашивают!! Но Кира только хмыкнула:
– Хе, триста рублей – это разве деньги… Но я тебя вообще бесплатно проведу!
– Ты что… – пролепетала Женька, улыбаясь в трубку, – неудобно…
– Да ну, брось. Только я… Знаешь, в эти выходные, наверное, я не пойду… А вот что: приходи ко мне на тренировку! Хочешь?
– С восторгом! – сердце Жени запрыгало. Ей стало вдруг так радостно, что впору было испугаться такой радости. Но Карасева уже не думала о плохом. Они договорились на пятницу, послезавтра. И Кира, довольно как-то вздохнув, положила трубку. Она и не знала, что, окончив разговор, полетела куда-то в темные, сырые февральские облака и, обутая почему-то в валенки на колесиках, в ту же ночь вбежала в Женин сон. Валенки скользили, разъезжались, и Братская смеялась, прижимая к груди черно-рыжего усатого Бен Ладена.

* * * * * *

И все-таки Женька еще долго переживала, что бездумно ляпнула про деньги. Пятница настала, как в детстве приходил праздник: откроешь утром глаза и чувствуешь, что он, праздник, здесь, и весь воздух вокруг какой-то особенный. Женя позавтракала, положила в рюкзак коньки, захватила пару сотен «деревянненьких» и пошла, как на свидание. По дороге, после мучительных раздумий, купила плитку шоколада и пакет сока, не совсем даже понимая, зачем.

Она не опоздала: была у дверей «Льдинки» без десяти два. Кира подъехала чуть позже. Припарковалась, вылезла, заперла машину. Та хрюкнула недовольно – будто понимала, что ее покидают – мигнула фарами и притихла, а Братская легко, уверенно пошла к клубу, неся сумку с коньками. На Кире были дорогие мягкие ботинки на ладном каблуке и серебристая шубка. А из-под шубки смешно торчали треники с лампасами. Женька смотрела и думала, почему же Кира не надела куртку, а сердце радостно билось.
– Женя, привет! Коньки не забыла? – еще не поравнявшись с Карасевой, крикнула Братская. Она спешила и, как всегда, улыбалась.
– Привет! Коньки со мной! Но я почти без де…
Кира не дослушала, перебила, открывая дверь:
– Не замерзла стоять-то?
– Нет… Внутри скучно…
– Ага… Катечка, салют; это со мной!.. Ага… Я опоздала, извини – забыла, что куртку в химчистку сдала – и искала ее, как дура…
– Да ничего страшного…
Они миновали кассиршу, поднялись на второй этаж, и Кира, повернув налево, по-хозяйски открыла одну из дверей в коридоре.
– Инесса Степановна, я пришла!
Женщина, сидевшая вполоборота к окну, повернулась. Женя увидела ее сжатые, накрашенные темным, губы, бурые сердитые брови, залакированные волосы цвета желудя. Такой контраст: мягкое, легкое имя – и будто коростой покрытая женщина. Она была Кириным тренером.
– Так, хорошо, Кира. Иди, раздевайся. Давай… разминку в зале, потом на лед. Я подойду.
– Ага! – Кира кивнула и вышла в коридор. Пока вместе шли в самый его конец, туда, где стоял охранник, Кира сказала Жене:
– Ну вот, ты иди пока покатайся. Я сейчас в спортзал – минут двадцать как минимум там пробуду. Так что вот…
Жене безумно хотелось посмотреть, какие упражнения будет делать Кира и сильно ли они отличаются от тех, что когда-то выполняла она сама. Но убедительного предлога пойти с Кирой не было, и Женя осталась переобуваться.

Снова шкафчик, светящееся табло «выход на лед», матерчатая дорожка и прозрачный, стеклянный каток с двумя черными динамиками над ним. Женя сделала два круга, повертелась на месте, поездила снова. Кроме нее на льду была какая-то незнакомая девушка и еще парень в ядовито-желтом спортивном костюме. «Эти двое тоже тренируются… Э, но куда им до Киры!» – немножко злорадно подумала Женька.

Через двадцать с лишним минут на лед вышла сама Братская, еще через пять подошла Инесса Степановна. И тренировка Киры началась.

Женька следила за нею, не отводя глаз. Братская посерьезнела, на щеках от жара выступили пятна, глаза заблестели. Она бежала через весь каток, поворачивала, вращалась, вращалась, вращалась; мчалась по невидимым гиперболам, прыгала, прыгала, прыгала, ошибалась; прыгала, прыгала, прыгала…

Инесса Степановна, с глазами цвета желудя, с матово блестящей залакированной прической, остро водила взглядом, следя за чистотой Кириного катания. Время от времени раздавался ее голос: вылетали слова, тоже как будто схваченные во всех сторон крепкой скорлупой. Замечания прыгали в воздух, чокали в мозг, как орешки о камень:
– Руку, руку! Не надо так руку делать! Параллельно! Во-от, во-от! Хорошо!
– Это что за кисель? Ребра не вижу! Четче!
– Опять флутц?! Ну-ка собралась! Не прыгай ты раньше времени!
– Еще-о раз!.. Нет, можешь. Давай, давай!.. Так, хорошо…
– Тройка!! Куда тройка?! Нет никакой тройки! Приземлилась – прыгнула! Давай!
– Не раскрылась!.. Почему не раскрываешься? Не нервничай! Ну – раз, два – прыгнула!.. Молодец!..
– Что ты едешь, как десяток яиц?..
Кира старалась, прыгала, прыгала без конца. Она совсем разогрелась, румянец залил ее щеки, и Женя увидела, что Братская теперь не просто симпатична – даже красива. Кира на льду менялась, как меняются раз в году коралловые рыбки: маленькие, невзрачные, вдруг заиграют ярчайшими красками – и не верится, что это те же самые рыбки.

Лампы над катком отражались во льду большими мутными шарами, и воздух был наполнен свистом, пением лезвий. Женька слушала этот замечательный звук, как музыку. Звук, который трудно описать, звук алмаза по тоненькому стеклу, что змеился, летел, вился, рождаемый катанием Киры. Лента звука, стремительный легкий алмаз, и вдруг – взмах, обрыв, и – тук! Так тукает в мороз лед на реке, и конек Киры всегда тукал так с двойного прыжка. С тройного алмаз иногда хватался за стекло, давил, грыз его, во все стороны летели сверкающие крупинки – и снова пело лезвие свою песню. Кира без конца отрабатывала вращения: простые, сложные, вперед, назад, со сменой ноги, со сменой позиции, комбинированные… Лучше других ей почему-то удавалось сложное вращение с коньком над головой – Женино сердце каждый раз замирало: ей казалось, что Кира вот-вот оторвет себе ногу или просто упадет, но Кира не падала, и отпущенная нога благополучно касалась льда, а Инесса Степановна говорила:
– Так. Молодец!..

Женя выходила, присаживалась на трибуны, потом снова возвращалась на лед. Ездила по многослойным спиралькам Кириных вращений, пересекала ее следы, почти с благоговейным ужасом глядела на глубокие запятые, остававшиеся от зубцовых прыжков и на разбрызганный, пораненый лед в местах нечетких приземлений с тройного.
В перерыве Кира познакомила Женю с Инессой Степановной. Губы тренера – влажная темная пиявка – вдруг оказались в улыбке совсем не страшными:
– Женя? Очень приятно… А Вы не занимаетесь?..
– В детстве занималась…
– Да, видно, что учились. Не жалеете, что бросили?
– Немного…
Инесса Степановна кивнула и почему-то посмотрела на Киру. Кира улыбалась. Женя тоже посмотрела на Братскую, а та вдруг схватила ледяную Женину ладонь и сказала:
– Слушай, мне с тобой, знаешь, за руку понравилось кататься!.. Инесса Степановна, смотрите!

Кира, смеясь, увлекла за собой Женю, и они сделали два круга под внимательным взглядом тренера. Женя сначала стеснялась, но влажные, горячие пальцы Киры жгли ее ладонь, и в руку, пульсируя, вливались уверенность и азарт, и бежали по сосудам до самого сердца. А глаза Инессы Степановны смотрели испытующе и чутко, мягко ощупывали, как рожки улитки. Волна детской радости подбросила Женю и понесла куда-то в небо. И после еще долго-долго ладонь хранила осязание горячей Кириной руки.

* * * * * *

Женька стала постоянным гостем на тренировках Киры. Они подружились. Кира была рада этой дружбе, совершенно по-детски рада, а Женя боялась. Она очень боялась, что ее привязанность к Кире – вовсе не дружба.

Каждую новую встречу с Кирой Карасева ждала с нетерпением. Каждый раз, когда они виделись, Женино сердце от радости билось быстрее. Карасевой нравилось в Кире все: походка, движения рук и глаз, манера говорить и – конечно же! – ее улыбка… Кумир сошел с экрана, и кумир этот требовал жертв. И впечатлительная Женька всерьез считала себя главной жертвой этой бесстыжей, обнажающей розовую десну, улыбки.
Они с Кирой проводили все больше времени вместе. Стали делиться мелкими подробностями ежедневной жизни, потом – секретами прошлого. Братская безбоязненно рассказывала такие вещи, на которых Женя могла бы заработать тысячи, будь она журналисткой или просто сволочью. Но Кира доверялась ей именно потому, что знала: Женька не предаст.
А Женя с каждым днем становилась себе все противнее. Она стала вспыльчивой, боязливой, раздражалась по пустякам. То была оживлена сверх меры, то вдруг мрачнела и никого не желала видеть. Дошло до того, что мать, уставшая от этих закидонов, в сердцах сказала:
– Ты посмотри на себя, чучело! Все ей не так! Все ей плохо! Что ж ты за человек?! Как порчу навели, ей-Богу!
«Да, порчу… – скорчившись ночью в постели, размышляла Женя, слушая, как шуршит в клетке усатый Бен Ладен. – Я испортилась, это факт. Тут окосеешь! Живешь себе, блин, живешь, – а потом выясняется, что ты лесбиянка… Хоть вешайся!! Ну конечно, лесбиянка… А что еще это может быть, если я по ней скучаю? Если мне нравится ее видеть, с ней разговаривать? Звонка ее жду, думаю о ней… И так, если честно разобраться – она не очень-то и красивая… Но такая улыбка! А чувство юмора какое! Ну как тут не влюбиться? Ха-ха. Очень смешно! А может, она в прошлой жизни мужчиной была?.. Когда мы снова увидимся?.. В среду… Это хорошо… Боженька, ну на фига ты меня сделал лесбиянкой?!..»

Она засыпала, и ей снилась Кира. Снилась по-разному: то на льду, летящая в тройном прыжке, то в кафе, то за рулем (однажды – почему-то троллейбуса), то просто – ЕЕ лицо, ЕЕ улыбка… Накануне дня, который принес очередные обоюдоострые изменения, Кира приснилась Женьке сидящей в раздевалке: наклонившись, развязывала коньки. И узлы никак не давались. Кира то смеялась, то сердилась – и вдруг заплакала. Тогда, во сне, Женя села на корточки и стала помогать Братской. И с удивлением заметила, что узлы очень простые.
– Ты, наверное, неправильно их развязывала!
– Да, конечно, – во сне ответила Кира. – Они же от прыжков перекрутились, а я забыла!
И она положила теплые ладони на плечи Жени, а потом сказала:
– Спасибо! – и улыбнулась своей розовой десной.
А наутро (была суббота) раздался звонок. Женя бросила завтрак на плите и подбежала к телефону. Звонила Кира.
– Але, Женя? Привет! Я тебя не разбудила?
– Нет, я уже завтракаю…
– Ага, слушай: я сейчас в клуб еду. У меня облом случился, мне его закатать надо. Хочешь – приезжай! Увидимся…
– С удовольствием!
– Через час будешь?
– Постараюсь!
– Ага, ладно! Ну все, пасиб! Жду! – и разъединилось.
«С мобильника звонила, – подумала Женя. – Значит, уже едет…». Сразу же почувствовала, как легко стало внутри от того, что снова увидит Братскую. Женька так и сидела у телефона, соображая, что надеть, пока из кухни не раздалось шипение: поставленные на полный огонь макароны закипели, пена полилась на плиту. Женька метнулась из комнаты – и, пока бежала, почему-то вспомнила сон. Что-то тревожное мелькнуло в голове, но тут же исчезло. Женька занялась макаронами.

Она не отдавала себе отчета в том, что ей крупно повезло. Ей ни разу еще не снился ни один, даже самый захудалый, эротический сон, в котором фигурировала бы Братская.

…Над катком звучала музыка, и Кира танцевала какой-то быстрый танец. Но, едва заметив Женьку, резко оборвала его и подъехала к подруге. Карасева перешагнула бортик, улыбнулась:
– Привет!
– Женьчик, здор`ово! Слушай, видела – черемуха зацвела!
– Ой, нет, не видела…
– Ладно, еще насмотришься!.. О, а у тебя, никак, коньки новые?
– Ага, – кивнула Женя и слегка зарозовела от удовольствия. Это была чистая правда: лишив себя обедов в студенческой столовке после каждого посещения факультета, книг, интернета на месяц вперед и прочих мелких радостей жизни, заняв немного у мамы, Женька купила новые коньки. Конечно, строго говоря, это была почти такая же совдепия, но все-таки теперь Женя чувствовала себя на гладкой поверхности льда гораздо увереннее.
– Клево! – обрадовалась Кира. – Ну, поехали! – и взяла Женю за руку.
Да… Только представить! Уже май, уже цветет во дворах черемуха, и скоро вернутся стрижи… И сессия, между прочим, тоже скоро. Но это ерунда! Все ерунда, когда едешь за руку с Братской, когда чувствуешь ее движения, видишь ее зеленоватые глаза: близко-близко, совсем у себя в душе.
Сессии Женя не боялась, но она не знала, что кошмар уже поджидает ее и нанесет удар совсем из-за другого угла. В тот день, когда у бортика не было Инессы Степановны, Кира сказала:
– Слушай, ты катаешься неплохо, но я ни разу не видела, чтоб ты прыгала. Не умеешь?
Женя неопределенно качнула головой:
– Ну, перекидной… или вполоборота… Это не считается…
– Почему? Ну-ка, прыгни! – потребовала Кира.
Женька повиновалась. Она разбежалась (не зашла на прыжок, а именно разбежалась, и довольно глупо) и прыгнула. Это напоминало падение яблока с ветки, когда оно гордо подскакивает, прежде чем бесславно покатиться по влажной траве. Кирин рот с тонкой верхней губой скривился. Она почесала нос.
– Да-а, прыгаешь ты хреново.
Женя обиделась и подъехала к бортику.
– Ну, я же не ты!
Но Кира как будто не слышала ее замечания. Она посмотрела куда-то за Женино плечо и почему-то сказала:
– Впрочем, если учесть, что ты давно не прыгала… Знаешь, у меня появилась одна сумасшедшая идея.
– Какая? – глядя на Кирину губу, спросила Женя. Губа взбежала вверх:
– Секрет! В среду узнаешь. Если придешь, конечно…
– Конечно, приду! – Женька уже забыла сиюминутную обиду. Естественно, прыгает она плохо, и Кира сказала правду. А значит, нечего обижаться.

Однако с раскрытием Кириного секрета ждать до среды не пришлось. Каким-то образом в клубе оказалась Инесса Степановна. Кира очень обрадовалась тренеру, стала весело говорить что-то пустое, а потом вдруг заявила:
– Инесса Степановна, знаете, я хочу поставить экспериментальный танец… Ну, вот как на Новый Год было. Давайте попробуем, а? Выступала же я, и все получилось!
– Вечно у тебя какие-то сумасшедшие идеи, – покачала головой тренер, но глаза ее стали темными, впитывающими. – Ну, что на этот раз?
– Инесса Степановна, я бы хотела танцевать в паре с девушкой… Вот, например, у нас с Женей очень здорово получается! Я Вам уже показывала…
Внутри у Жени все оборвалось. Слова тренера прозвучали, как сквозь вату:
– С Женей, к сожалению, не раньше, чем через год…
– Но это же не соревнования! А вдруг выйдет новое слово в фигурном катании?
– Кира! Ты бы для начала Женю спросила!..
Братская, бесстыже улыбаясь, обернулась к Женьке:
– Жень, хочешь кататься со мной в паре?
– Да!..
…Эх, как будто у нее был выбор!!.

* * * * * *

У Жени появилось такое чувство, что, согласившись кататься в паре с любимой девушкой, она по крайней мере продала душу дьяволу. Во всяком случае, ждать, что за спиной вырастут белые крылья, после этого поступка точно не приходилось.
Но сказать Кире «нет»…

В Женину жизнь снова вошли ритмика и хореография, бесконечные тренировки. Она начала заниматься немедленно. Пришел май, и занятия со школьниками на дому – то, чем кормилась Женя – кончились. Правда, оставалась подготовка к собственным экзаменам в университете, но Женя ценой героических усилий успевала все: и тренироваться, и готовиться к сессии. Слишком уж влекла Кирина затея, слишком уж боялась Женя упустить возможность встречаться с Братской еще чаще, стать еще ближе с дорогим человеком. Ради этого мягкотелая и немного ленивая Женька была способна даже на такие подвиги.

Но теперь уже ни на минуту не оставляла ее мысль, что она не такая, как большинство людей вокруг. Она – лесбиянка…
С этой мыслью надо было как-то жить. С ней надо было мириться. Поначалу было тяжело. Потом Женя привыкла. Острота переживания сгладилась, и только остался на дне души неприятный осадок, к которому примешивалось что-то еще, какой-то червячок, но какой – Женьке не удавалось понять. А отовсюду, как на грех – из газет, телевизора, радио – только и неслось: разрешены гомосексуальные браки… увеличилось число лесбиянок… открылась выставка лесбийского искусства… Карасеву это не радовало. Ей становилось не по себе. «Ну что ж, тем у них других нету, что ли?» – устало и уже почти беззлобно думала Женька, в очередной раз увидев по телеку в каком-нибудь шоу розовую парочку, снисходительно объясняющую гетеросексуальному быдлу, в чем же соль жизни. Певицы-лесбиянки, художницы-лесбиянки, фотографши-лесбиянки, поэтессы-лесбиянки… Все – гении! Все – борцы за свободу! Все – чудеснейшие люди с тонко организованной душой… И все – творящие блуд противоестественный, вот уж сколько веков твердит Русская Православная Церковь. Но кому какое до нее дело?..

А телевизор надрывался: геи и лесбиянки – самые одаренные и великодушные люди на свете! А вы разве не знаете? Ка-ак! Возмутительно! Посмотрите вокруг повнимательней! Они рядом, их так много, вы просто их раньше не замечали, они такие же, только более… утонченные, что ли; они такие классные, отпадные, улетные, и вааще, они клевые чуваки, и нам, блин, до них всех еще дорасти надо, а еще вчера в арт-галерее Тьмутараканска «Зефир» открылась выставка фоторабот представителей сексуальных меньшинств под названием «…но странною любовью…», к открытию которой специально прибыли из Голландии… Женя не выдерживала и выходила на кухню, или просто выключала сексуально озабоченный ящик. Около метро она тоже не любила ходить, особенно в светлое время суток, когда газетные лотки стояли там наверняка. Взгляд так и хватался, как крючок за рыбью губу, подсекал и вытаскивал заголовки: «Лесбиянка насиловала и убивала проституток», «С кем живут геи нашей эстрады?», «Откровения розовых сестричек»… Женя старалась изо всех сил тут же, на месте, забыть эту муть. Поначалу ей аж плакать хотелось от сознания того, что она не гетеросексуальное быдло, хотя со всех сторон ее и пытались убедить органы СМИ, что быть лесбиянкой не только нормально, но очень даже круто и, наконец, модно… А потом Женя устала вести эту бессмысленную войну и смирилась со своим положением.

Однако Женя была крайне удивлена, что Инесса Степановна с такой легкостью согласилась на безумный проект своей воспитанницы. Танцевать с фигуристкой, которая на льду ну, мягко говоря, не фонтан – это ли не безумие?! Впрочем, кое-что Женьке казалось необъяснимым в еще большей степени. Именно – как могла Инесса Степановна дать добро на танец девушки с девушкой?.. Впрочем – Кира же ничего «такого» в виду не имела…

Женя взяла себе отпуск лишь на три недели июля. Это было очень удобно: третьего июля у Киры был день рождения (ей исполнялся двадцать один год), а потом она уезжала отдыхать на Средиземное море. Таким образом, Женька не должна была приходить в «Льдинку» с тупой иголкой мысли, что Кира далеко, и что встречи на льду клуба не может быть и не будет. Конечно, Кира звала Женю с собой к теплым волнам, в которых отражается головокружительно голубое небо, к добела раскаленному песку, к четырехзвездочному отелю на побережье, к розовым восходам. Но Женя отказалась: не могла позволить себе хамства поехать практически за счет подруги. Во-первых. А во-вторых – боялась. Здесь, дома, были вещи, люди, дела, за которые еще можно было зацепиться в случае неожиданного падения с обрыва своих идиотских чувств, а там… там не будет никого и ничего, что сможет ей помешать сделать какую-нибудь непоправимую глупость.

Например, признаться Братской в любви. Стоя на коленях. И непременно – с цветами.

Да уж. Лучше сидеть в своем болоте и не квакать.

Само собой разумеется, Женя была приглашена на Кирин день рождения, и готовилась к нему долго и тщательно. Особенно придирчиво выбирала одежду и подарок. В результате явилась на квартиру Братской вся в белом: в гипюровой блузке, узких летних брюках, в туфлях на высоких каблуках; с завитыми русыми волосами. В мешке, прижимая его к себе, Женька несла большого плюшевого Винни-Пуха. Она знала: Кира обожает мягкие игрушки. Винни-Пух, которого волокла Женя, имел важное достоинство: он пел песенку. Увы, это не была ни шумелка, ни пыхтелка – уж если на то пошло, это была какая-то брюзжалка. Но Пух настолько гордился ею, что спел два раза, пока Женя ехала в метро, и один раз – в автобусе.

Кира встретила подругу в прихожей.
– О, Женя! При-йет! Ой, какая ты нарядная! Ага, заходи… Туфли не снимай, не снимай, не надо!
Дымчатая кошка бесшумно спрыгнула с полочки перед зеркалом, прошлась по коридору, величаво ступая по сверкающему паркету. Женька видела свое глупое отражение в огромном зеркале и стеснялась этого отражения. Кира была восхитительна: она надела один из своих костюмов, в которых выступала на льду. Нежно-розовый, с золотыми блестками, он удивительно шел ей, и в тон костюму были подкрашенные розовым губы и розовая бесстыжая десна.
– Так непривычно, что ты без коньков! – вытирая руки мягким полотенцем в ванной, сказала Женя назад, туда, где стояла Кира.
– Согласись – так намно-ого приличнее! – и Кира залилась смехом.
– Ты, вообще, очень классно выглядишь… – смущенно продолжила Женя. – Здорово, что у тебя летом. Тепло…
– Ничего здорового. Все ж на лето разъезжаются! – в голосе Киры послышались какие-то странные, ей несвойственные нотки. Она вздохнула. Карасева, проклиная себя за неуклюжесть, поспешила исправить ситуацию: быстро вернулась в прихожую, взяла оставленный у зеркала пакет и вручила Кире:
– Ну, в общем, поздравляю…
– Паси-ибо! – Кира улыбнулась, залезла лицом в пакет и радостно вскрикнула:
– Ой!
– Осторожно, он поет… – чувствуя, как быстро бьется сердце, пробормотала Женя.
Винни-Пух, торопливо извлеченный Кирой прямо за уши, немедленно обнародовал свою брюзжалку, и Братская счастливо засмеялась. Так, смеясь, прижимая плюшевого мишку к груди, она побежала на шпильках в своем розовом платье с открытой спиной через весь коридор.
– Мама, Лешка, девчонки, смотрите, какая прелесть! – зазвучал в комнате ее восторженный голос. – Правда же, прелесть? Ну, смотрите!
Женя прошла по коридору вслед за Братской – и остановилась в дверях гостиной, удивленная. Кира обернулась:
– Женьчик, спасибо!! Да, знакомьтесь: это вот Женя. Мы с ней вместе тренируемся… Ну, садимся!
Женя смущенно улыбнулась. За празднично накрытым столом сидели муж Киры, ее отец, мать и две незнакомые Жене девушки. Больше не было никого.

* * * * * *

В конце августа Женя сдавала экзамен. Сдавала непосредственно Инессе Степановне. От результата зависело, будут ли они с Кирой готовить совместное выступление к этому сезону или с этим грязным делом придется повременить. Карасева должна была показать исключительно все, на что она способна. Начав с простой дорожки шагов и ласточки, Женя продемонстрировала кораблик на внешнем ребре и перешла к вращению. Она, конечно, не умела делать заклон с коньком к голове, как делала Кира, но свое скромное вращение выполнила старательно, сделав по шесть оборотов на каждой ноге. Потом пошли прыжки. Для разминки Женя прыгнула перекидной, а затем приступила к двойным. Начала с флипа, и начала удачно: Инесса Степановна даже кивнула одобряюще, глядя в перепуганное лицо выезжающей с прыжка Жени. Следующий – риттбергер – был поистине великолепен. А вот с акселя Женя упала. Он долго не давался ей и на тренировках; в конце концов Карасева приручила его, но сложный аксель подставил ей ножку в самый неподходящий момент!

Женька, осознав, что сидит задницей на холодном твердом льду, пришла в ужас. Вскочив на ноги (на все это ушло не больше двух секунд), она поняла: все. Теперь катания с Кирой ей точно не видать!

Это было страшнее, чем отбитый зад. Женя мысленно стиснула зубы и выполнила перекидной в либелу – получилось неплохо, и вращение Женя исполнила чисто, на очень приличной скорости. Пока мир, кружась, сливался в грязную воронку, центром которой была Женя, она сообразила, что спасти положение еще можно. Хуже уже не будет – не соревнования же! – а вот шанс вырасти в глазах тренера есть.

И после вращения Женя, пробежав круг, стала заходить на тулуп.

Желудевые глаза наблюдали более чем внимательно. Только сейчас в катании Жени появился тот самый грамм задора, артистизма, которого до сих пор не хватало. И то, что Женя не скисла после падения, тренер оценила очень высоко.

Все тело Жени горело и было до невозможности легким – Женя почти не чувствовала своего веса. Последняя возможность! Рискованный шаг! Запрещенный прием – ведь она почти не имела права демонстрировать ЭТО после такого перерыва в обучении! Но в сердце Жени, опьяняя кровь, металась, билась бесстыжая улыбка Киры, ее тонкая, лезвием, верхняя губа… У Жени перехватило дыхание от волнения – она помчалась на левой ноге, потом стремительно перешла на правую – сжалась, толкнулась, зубцы левого конька со всей силы ударили лед: он взвизгнул, лопнул сиреневыми искрами и провалился куда-то вниз, уходя из-под лезвий… –
Тук-тук! – успело отозваться сердце. Все слилось в мельтешащую воронку –
Тук! – взлетели блестки с потревоженного льда –
Тук-тук! – сердце –
Женька почувствовала вторую ногу, разведенные в стороны руки и сумасшедший ветер, холодящий влажную спину, – и поняла, что выехала.

Тройной тулуп!!! И она выехала!!!

…Улыбаясь, как полоумная, Женька выслушивала короткое резюме тренера:
– Значит, так. В артистическом плане катаешься безобразно. И техника не на высоте, хотя… ничего, ничего. За флип и риттбергер хвалю, за аксель порицаю. Но на самом деле – если б ты с него не упала, я бы вряд ли разрешила репетировать с Кирой. Все, что было после падения – неплохо. Проанализируй, что ты думала, чувствовала в этот момент. И старайся впредь кататься так, как после акселя. Поняла?
Женя кивнула.
– А если б была оценка, что бы вы поставили?
Инесса Степановна отмахнулась:
– Давай – не надо.
Но Женю так и клевал в ушибленное акселем место жареный петух:
– А тулуп?..
– Что тулуп? – губы тренера сердито сжались. – Тулуп как тулуп! И зазнаваться нечего.

Женя рассмеялась, сказала почему-то «спасибо» и пошла, сияя, в раздевалку на негнущихся от пережитого волнения ногах. Инесса Степановна была достаточно мудра для того, чтобы не сказать Карасевой, что это был замечательный, идеальный тройной тулуп!

«Похоже, она всерьез хочет подтянуться, чтобы не казаться на фоне Киры бледной молью, – размышляла Инесса Степановна. – Тогда у них действительно получится. Очень милая девочка, очень, очень… Немножко замкнутая, – но это вылечим. Это вылечим…»

* * * * * *

С сентября Кира с Женей стали тренироваться вместе. Это оказалось проще, чем предполагала Карасева: из Киры прямо-таки хлестала во все стороны жизненная энергия, подчинявшая себе все и всех, что было в радиусе ее попадания, исключая, пожалуй, только тренера. А Женя и не собиралась сопротивляться: ей было бесконечно приятно отдаться всей, до кончиков пальцев на ногах, этим подхватывающим волнам.
На первом же занятии начали обсуждать набор элементов и идею танца. Женя еще в раздевалке, пока на горизонте не было Инессы Степановны, напрямик спросила Киру:
– А ты не боишься, что… Ну, сейчас все так испорчены, что… наш танец неправильно поймут?..
Кира сделала очень серьезное лицо:
– В контексте данной эпохи, конечно, придется приложить максимум усилий к тому…э…к тому… – она не выдержала и рассмеялась; и закончила:
– Ну, как бы, если танцевать дружбу, ее всегда поймут как дружбу. А если мы, конечно, спляшем про любовь – тут уж извините…
По спине Женя пробежали противные мурашки.
– А разве… можно так станцевать дружбу, чтобы всем было понятно?
– Можно! – заверила Кира. – Вот увидишь. Пошли!
Женя подчинилась. Вскоре задуманный танец обсуждали вместе с тренером.
– Так, – начала Инесса Степановна. – Прежде всего: идея?..
– Две подруги, – бойко ответила Кира. – Короче, я думаю, надо сыграть на том, что я, как бы, технически подготовлена лучше, но… как бы, чтоб Женя тоже не ушла в тень…
– Выражайся яснее, – попросила Инесса Степановна.
– Щас, – кивнула Кира. – В общем, я вот что придумала: живут две подруги, вот, а потом одну из них – ну, меня – начинает заносить: ну, любовь, скажем, или просто выпендреж. А вторая за нее переживает, боится, что их дружба разладится. Но в конце первая, в общем, ей показывает, что их дружбе, как бы, ничего не помешает. Ну вот. И они опять вместе…
– Так, – сказала Инесса Степановна.
– Ну вот, я думаю: первая часть синхронно, потом я отделяюсь, и последняя – снова вместе, но более… это, интенсивно.
– Угу, – и голова с блестящим желудем прически неторопливо кивнула.
Женя подумала: «Сейчас спросит – а не поймут ли концовку превратно?» Но Инесса Степановна и не думала спрашивать. Она только поинтересовалась, согласна ли Женя с Кириным планом. И они приступили к обсуждению элементов. Кира горячилась и отстаивала все свои предложения до последнего. Она была похожа на кипящее море – выбрасывала все новые и новые гребни волн-мыслей, но Инесса Степановна, как старый, опытный корабль, невозмутимо разбивала их форштевнем своих доводов – и Кирины фразы рассып`ались брызгами пены.
– Я думаю, так: непременно два параллельных перекидных, – сказала Кира и поспешно добавила, – и параллельный двойной…
– Нет, – не согласилась тренер, – Только два перекидных!
– Тогда три!
– Хорошо, три… Да, пожалуй, три можно. Женя, как?
– Я смогу… – пообещала Женя. Кира улыбнулась и снова кинулась в атаку:
– И параллельное вращение!
– Щас! – чокнул твердый орешек.
– Ну, не очень трудное!.. Заклон, например… – Кира все равно стояла на своем.
– А Женя сможет?..
Женя молча кивнула. Она была согласна на все, даже на комбинированное вращение, даже на тройной тулуп – лишь бы кататься с Кирой!

В конце концов список элементов был намечен, а выбор музыки отложили на две недели. Но после первой же совместной тренировки Кира пригласила Женю в ресторанчик – и там посвятила во все свои тайные соображения, которые нельзя было высказывать при Инессе Степановне. Заодно обсудили и музыку.
– Я вот что думаю,.. – смакуя сок, говорила Кира. Луч сползающего к закату солнца так же дрожал на оленьей голове над входом, сочась сквозь щелочку штор, но теперь он был грустным, осенним. Звучала приятная саксофонная композиция, белели скатерти на столах. И Кира в полумгле ресторана казалась Жене удивительно красивой, и Женя не могла оторвать взгляда от зеленоватых глаз и бесстыжей розовой десны. Короткие темные пряди Братской блестели в отсветах заходящего солнца и лежали живо, рельефно; и Жене казалось, что вся она опутана тончайшей сетью невероятным образом удлинившихся в пространстве Кириных волос. Они пеленали Женину голову, Женино сердце, и там поселялся туман с холодной дробинкой на дне: она любит эту девушку с тонкой, как лезвие, верхней губой и очаровательной улыбкой…

– Я вот что думаю: музыка должна быть легкой, ненавязчивой, – говорила Братская. – Лучше всего – какая-нибудь попсня. Не классика. И не рок, конечно!
– Со словами?
– Вполне возможно! Не соревнования же…
– Но со словами нужно быть поаккуратнее, – пробормотала Женя.
Кира подумала.
– Ну, вообще, да. «Тату», скажем, будет слегка не в тему…
Женя, ударенная током этих слов, натянуто улыбнулась:
– Ну, еще бы…
А Кира смеялась. Глаза ее блестели.
– Ну, короче, вот… Слушай, я что еще думаю… только это… ну, это мои личные глюки. Понимаешь, я из Инессы Степановны все выдоила про твой экзамен. Знаю, что ты прыгала тройной…
Женя слегка покраснела: прыгала! Но не просто так, а из-за этой вот бесстыжей розовой улыбки…
– Прыгала, – пробормотала Карасева.
– Ну вот. Слушай: я все-таки хотела бы вместо третьего перекидного прыгать двойной параллельный. Как ты насчет этого?..
– Не говоря Инессе Степановне?
– А что в этом такого? Это же не соревнования! – глаза Киры смотрели едва ли не просящим взглядом, и Женя не могла ослушаться этих глаз.
– Ну, вообще-то я с них иногда падаю…
– Не всегда же! Мы не к Новому Году, конечно, поставим – где-нибудь ближе к весне, так что успеешь наверняка подогнать… И есть же у тебя, что лучше получается!
Женя кивнула.
– Риттбергер.
– Ага! Прекрасно! Двойной риттбергер, параллельно – это же класс! – Кира зажмурилась, сладко улыбаясь. – Инесса Степановна будет нами гордиться! Но только тренироваться придется во внеурочное время… в сверхурочное, то есть.
– Не проблема, – вздохнула Женя.
– Ага… Значит, ты согласна на двойной риттбергер?
– Очень даже, – кивнула Женя.
Кира счастливо заулыбалась.

…И с этого вечера двойной параллельный стал сниться Жене по ночам в таких обличьях, что лучше не вспоминать!

Но она не сдавалась. Они с Братской прибегали на тренировку к девяти часам утра вместо установленных десяти, вместе делали гимнастику, вместе разминались и прыгали параллельный риттбергер до изнеможения. Сперва, конечно, ничего не выходило. Прыгали на «раз, два, три!», и Женя без конца спешила. И, видя, что спешит, нервничала и начинала ошибаться: перед тем, как прыгнуть, фанатично ставила на лед левую ногу и выпрыгивала с двух, и как только Кире удалось кое-как убедить Карасеву, что НЕ НАДО этого делать, Женя стала хронически приземляться на обе ноги, тихо, но членораздельно злобствуя. Кира успокаивала ее, они снова прыгали, и Женя опять спешила и опять начинала ошибаться. Быстро разобравшись, что легче самой подстроиться под Карасеву, чем мучить несчастную жертву, Братская сумела как-то вычислить ту миллисекунду, в которую Женька норовила отпихнуть от себя лед. И тогда стало получаться.
Обе девушки понимали, что необходимо как можно скорее найти музыку: ведь ритм выбранной мелодии вряд ли будет совпадать с Кириным «р-раз, два-а – три!». Подруги прилагали все усилия, но музыка никак не находилась. Почти ежедневно в девять часов утра кто-нибудь из девочек приносил свежую мелодию – но только затем, чтобы она подверглась жестокой критике с визгом и хохотом до слез. Впрочем, девушки не расстраивались. Совместные поиски музыки, бесконечные тренировки, часы и дни, проведенные вместе, постепенно превратили фигуристок во что-то единое, цельное. Так думали все – за исключением Жени. Она-то всегда могла вдоволь побродить по гнилым канавам своих чувств и мыслей. О том, что не все гладко, пожалуй, догадывались лишь внимательные глаза Инессы Степановны. Она видела, что Женя, где бы ни находилась – на льду ли, вне льда – всегда ведет себя несколько скованно: боится сделать лишнее движение, сказать лишнее слово, и только с обожанием смотрит на Братскую. И тренер думала про Киру: «Вот противная девчонка! Смущает Женю своим выпендрежем и не соображает, что Женя от этого стесняется раскрыться! Ох, выскочка!..»

Но Инесса Степановна была все-таки неправа. Кира не делала ничего предосудительного и держала себя с подругой более чем корректно. Женя все сочинила сама.

* * * * * *

Эти тренировки! Эти часы работы над собой, в которой участвует каждый член, каждый мускул тела и которым подчинено каждое движение души! Тренировки, после которых долго еще кажется, что коньки не сняты и пол колеблется под ногами и плывет куда-то.

К ноябрю уже как-то забылось, что идея Киры танцевать с человеком, надолго бросавшим фигурное катание, серьезный танец, была сумасбродной. Женя тренировалась очень активно и быстро наверстывала упущенное. Их с Кирой танец засверкал, как горсть задорных блесток, и в конце концов тренер посчитала, что танец этот действительно хочется смотреть.

Инесса Степановна обладала каким-то поразительным чутьем на штрихи. Иногда в уже давно утвержденный и обкатанный фрагмент танца предлагала вставить какое-нибудь движение рук или поворот головы – и обе фигуристки тут же понимали, что это именно то, чего не хватало. Идеи подавала и Братская, и тренер часто прислушивалась к своей подопечной. Иногда, едва начав выполнять задуманный элемент, Кира вдруг останавливалась и спустя секунду кидалась к бортику:
– Инес Степанна, а что если еще вот так и потом вот так?
– А ну-ка покажи… Так. Да, можно!

Но бывало и так, что идеи Братской вызывали тренерский гнев. На одной из тренировок Кира опять попыталась «протащить» в танец свой любимый элемент, и предложила вместо третьего перекидного делать прыжок во вращение, а именно бедуинский в либелу, но Инесса Степановна разнервничалась:
– Ага, а потом тодес, а потом поддержку!! – и Кира отстала со своим бедуинским, а Женя, грешным делом, облегченно вздохнула.

Впрочем, когда пришел ноябрь, подруги стали видеться реже: Кира готовилась к чемпионату России – серьезно, подолгу, насыщенно. Готовилась практически и к Европе – удачное выступление на России было почти гарантировано, и не было ничего странного в том, что Братская рассчитывала снова выступать на Европе.

Женя поддерживала Киру и очень переживала за нее. Расстраивало лишь одно: чемпионат Европы состоится в январе, в аккурат тогда, когда она не сможет бросить все и уехать вместе с Кирой в Софию. В январе – эта гадкая, мерзкая, никому не нужная сессия. Женя представляла ее черной тенью, этаким привидением, вурдалаком, встающим между нею и Братской. Мысль о том, что они расстанутся как минимум на полторы недели, что выступление Киры она в лучшем случае увидит по телевизору, ранила Женю: проникала в душу, ковырялась там, как в кариозном зубе, и нехотя вылезала обратно.

Тем не менее они продолжали тренироваться вместе. Женя догадывалась, что с профессиональной фигуристкой Кира разучила бы танец месяца за два, а не долбала три перекидных и параллельное вращение полгода кряду. Впрочем, Кирина «партия» (как они прозвали различия в танце) была намного сложнее, чем Женина. Туда входили тройной флип, тройной сальхов и даже пресловутый тройной тулуп. Женя же в этой части танца должна была, по задумке, бегать вокруг Киры с выражением тревоги на лице, и даже проехаться полушпагатом, а потом, совершенно отчаявшись, выполнить душераздирающий заклон.

Женя не знала, что Братская имела далеко идущие планы и ради «танца подружек» пожертвовала показательным номером – в этом году она собиралась катать тот же, что и в прошлом. Да и хорошо, что Женя не подозревала об этом.

…Обе они с восторгом вспоминали тот ясный октябрьский день с небом, отражающимся в зеркально гладких лужах, с черным кружевом облетевших ветвей, когда наконец судьба сжалилась над ними и подходящая мелодия была найдена. Принесла ее Женя. Тогда, в раздевалке, Кира не придала значения этой новости (обе они уже устали от постоянных расстройств, связанных с музыкой). Но почти сразу, как зазвучала поставленная во время разминки песенка, по блеску Кириных глаз Женя догадалась, что притащила именно то, что надо.
– Женька! Классно! Где ты это раздобыла?
– Да купила тут сборник диско…
– Классно! Клево! Йес!.. А чье это?
– Хе! Это мне на кассету дописали…
Женя ожидала, что Кира расстроится или даже рассердится. Но Братская подняла указательный палец, повертела им перед носом у Карасевой и изрекла:
– Это судьба! Будем кататься под ЭТО!

Песенка действительно оказалась что надо. Пожертвовав дюжиной «двойных параллельных», Кира с Женей наскоро свели воедино все элементы, которые они тренировали, и положили получившийся танец на выбранную мелодию. И не смогли удержаться от соблазна продемонстрировать свой «полуфабрикат» Инессе Степановне, когда та подошла. Тренер мелодию одобрила; подсказала:
– Песенка живая. Даже чересчур. Она как будто порублена, заметили? Нет текучести, цельности. На этом сыграйте. Больше внезапных, резких движений. Руками: вот так. Раз! Вот так. Да, хорошо!
Потом Женя спросила Киру:
– Слушай, Инесса Степановна поняла, о чем песня-то?
– Думаешь, она песню слушала?! – Братская повернула голову (они сидели в раздевалке, Кира расшнуровывала конек), взглянула снизу вверх зеленоватыми хитрыми глазами. – Чудачина! Она следила за тем, как мы по льду телепались! Попадали ли в ритм… А слова… а слова – дело десятое. Ну, о любви. Не по-русски же!
– Прикосновение в ночи… – пробурчала Женя, переводя первую строчку припева.
– Ну и очень хорошо! – стаскивая ботинок, отозвалась Кира. – Тебя что, родители никогда не будили ногами к нулевому уроку?..

…В декабре Женя попросила у мамы денег и поехала с Кирой в Москву, на чемпионат России. Кира очень волновалась, хотя и была настроена сражаться до последнего и добиться золота. Тем более что она имела все шансы на победу. В Москву поехал и Алексей, чтобы поддержать жену своим присутствием. Никто не знал, чего ему стоило взять на работе этот отпуск на три дня.

Женя заметила, что на нее Алексей смотрит приветливо, а вовсе не ревниво и не злобно, как она ожидала. Кира стала более живой, открытой и веселой со времени знакомства с Женей, и Алексей оценил эту перемену. А Карасева, понятное дело, и не догадывалась, что способна оказывать на Киру положительное влияние!

Впрочем, в дни выступлений Братской было просто не до этих мыслей.

* * * * * *

День произвольной программы обернулся для Жени самым настоящим кошмаром. После короткой Кира уверенно лидировала, и ей практически нужно было лишь чисто, без ошибок откатать произвольную. Девушка, занявшая второе место – миниатюрная москвичка Рита Соловец – в артистизме заметно уступала Братской, да и техника прыжков была не на высшем уровне – но она каталась ровно, уверенно, и было ясно, что с нервами у нее все в порядке: она не ошибется в случае какой-нибудь непредвиденной ситуации. А Кира могла. Инесса Степановна говорила своей подопечной:
– Ты о медали не думай. Твоя задача – попасть в сборную. А ты, считай, уже попала. Если, конечно, не ошибешься двадцать четыре раза кряду.
Кира нервно улыбалась на это, блестя глазами.
– И перестань трястись! – заклинала тренер. – Все прекрасно.
Кира кивала; на щеках ее от волнения выступали пятна.

Женя с Алексеем сидели на трибуне во втором ряду. Кира, в отличие от большинства фигуристок, буквально требовала, чтобы муж – а в данном случае и близкая подруга – сидели бы, как она выражалась, «в пределах видимости». Впрочем, на родителей Киры, которые тоже приезжали смотреть соревнования, это требование не распространялось. Женя с Алексеем знали, что где-то в зале сидит сейчас мать Киры.
Приближалось время выступления сильнейшей шестерки, и Женя чувствовала, что совершенно непроизвольно начинает дрожать нервной дрожью. Они с Алексеем сидели как на иголках. Не выдержав, Женя стекла со своего места и побежала вниз, в раздевалку, к Кире и Инессе Степановне. Успела вовремя: Кира стояла перед зеркалом, собиралась идти на жеребьевку.
– Господи, только бы не первой! – нервно проведя рукой по волосам, пробормотала она. Слова эти долетели до переодевавшейся напротив Риты Соловец. Она встала, одернула костюм, взглянула поверх голов куда-то сквозь стену, перекрестилась:
– Ну что, девчонки, пошли тянуть?
Женя сжала ладонь Киры в своей. Кирина рука дрожала. Вздохнув, Братская ответила:
– Пошли!
Они с Ритой посмотрели друг на друга, и каждая прочла в чужих зрачках свой собственный страх. Женя механически отметила, что Рита очень красивая – правильный овал лица, тонкий нос и огромные голубые глаза, перепуганные голубые глаза, в которых отражалась трясущаяся Кира.

Фигуристки ушли на жеребьевку. Женя и Инесса Степановна вышли к бортику.
– Что-то мне подсказывает, что Кира всех перезаразит своим мандражом, – буркнула тренер.
– Она всегда так нервничает?
– Всегда, когда есть шанс на медаль. Но это у всех…
Женя кивнула. Они стали наблюдать за выступавшей в этот момент фигуристкой. Девочка торопилась, ошибалась, двигалась не в такт музыке – смотреть на это не было никакой возможности.
– О-ой, тошно мне, – вздохнула Инесса Степановна. – Какое убожище…
Женя промолчала.

Вернулась Кира. Она что-то говорила шедшей рядом Рите, наконец хлопнула ту по плечу и улыбнулась. Соловец была расстроена: как выяснилось, вытянула злосчастный первый номер. Кире достался пятый; она утешала соперницу и явно нервничала меньше. Инесса Степановна позволила себе чуточку расслабиться. Перед разминкой напомнила:
– Не психуй. Всё за тебя. У тебя все шансы. Давай. Как следует разомнись, не халтурь! И аксель непременно! Давай. Не трясись. Все прекрасно, все.

Разминалась Кира хорошо. Прыгала высоко, уверенно – сразу было видно, что чисто, но без задора исполняющая прыжки Рита явно проигрывает рядом с Братской.

Братская успела дважды прыгнуть аксель, и тренер удовлетворенно кивнула. Разминка кончилась, и на лед вышла Рита Соловец. Подруги стояли у бортика, Женя держала Киру за руку, и обе напряженно молчали. Женя боялась, что если откроет рот, тут же застучат зубы. Она волновалась едва ли не больше, чем сама Кира. Молчала и думала о том, что если Соловец ошибется, шансы Киры на победу значительно повышаются. Но Рита каталась чисто, сосредоточенно и вдумчиво исполняя элемент за элементом. Когда она перешла к комбинации вращений, Кира тюкнула зачехленным коньком в бортик:
– Эх, зараза, молодец!..

По оценкам Соловец пока получалась первой. Кира волновалась все больше, Женя же с трудом сдерживала нервную дрожь. Когда объявили четвертую фигуристку, Женя почувствовала, что сердце бьется слишком быстро и во рту пересохло. С трибуны спустился Алексей.
– Ну, что? – Братская изо всех сил старалась внушить окружающим, что она абсолютно спокойна, но темные пятна на щеках и чуть заметное дрожание пальцев все равно выдавали ее. – В сборную я, считайте, уже попала! Пока никто еще лучше Ритки не откатал! Так что можете начинать радоваться!
Женя и Алексей улыбнулись. Инесса Степановна молчала; смотрела внимательно, настороженно.

Фигуристка, выступавшая четвертой, ошиблась: во время исполнения лутца коснулась льда рукой. Кира сосредоточенно замолчала. До ее собственного выступления оставалось не больше трех минут. Инесса Степановна, как опытный птицелов, ухватила порхающее Кирино внимание: сказала вполголоса, кивнув на катавшуюся девушку:
– Поняла?.. Не спешить никуда. Концентрируйся на себе. Ты все прекрасно умеешь. Только, пожалуйста, без самодеятельности.
Кира издала утвердительный звук, и в зеленых глазах трепыхнулось: «Какая уж тут самодеятельность!» Но тут же погасло, и Инесса Степановна чуть заметно кивнула сама себе.
Четвертый номер закончил выступление, и Кира больше ничего не говорила. Одной рукой сжимая руку мужа, другой – Женину, она напряженно ждала, вцепившись взглядом в человечка в черном, похожего на огромного кузнечика на катке. Он резкими, отрывистыми движениями резал лед, так, будто лед ему был противен, и выкрикивал в микрофон:
– А сейчас… на лед приглашается… мастер спорта, серебряная призерка прошлогоднего чемпионата России… Кира Братская!.. Аплодисменты Кире!

Зал зашумел, накатил волнами плеск ладоней. Кира до боли сдавила руки Жени и мужа, на долю секунды обернулась, чтобы поймать внимательный, уверенный взгляд тренера. Промахнувшись, торопливо поцеловала Алексея в складку у губ и кинулась на лед. Зал зааплодировал.

Кира, сверкающая, в прелестном костюме, раскланялась зачем-то и, сделав круг, остановилась в самом центре пласта ледяной слюды. Сердце Жени колотилось. Алексей побежал обратно на трибуну – Кира любила, чтобы он в момент ее выступления находился именно там. А Женьку просто не держали ноги. Она стояла, обливаясь холодным потом, и не в состоянии была сделать ни шага. Всё – и звуки, и картинка перед глазами – подернулось легким туманом. Сердце стучало в бешеном ритме. Сквозь кружево дымки, светящиеся точки, проносящиеся перед глазами, Женя увидела, как Кира кладет руки на грудь, ставит ноги в исходную позицию. Она смотрелась божественно в белоснежном воздушном платье с яркими блестками. «Классика успокаивает, – почему-то подумала Женя, вспомнив о том, что Братская будет выступать под фрагменты «Лебединого озера». – Сейчас пустят!..»
– Ну, с Богом! – донесся откуда-то голос Инессы Степановны. И музыка зазвучала.

Кира плавно развела руки – и полетела: казалось, почти не касаясь льда. Зал восторженно замер. Женино сердце едва выдерживало – но билось все быстрее и быстрее. Услышав знакомый мотив, Кира явно успокоилась, и Женя обрадовалась. Но Инесса Степановна за ее спиной свела брови, как от боли: она-то видела, что Кира не успокоилась, а расслабилась. Пока она танцевала великолепно, но танцевала на лезвии ножа: одно неверное движение – и срыва не избежать.

Зал реагировал хорошо: после каждого удачно выполненного Кирой элемента хлопал; мелькали фотовспышки. Братская выполняла все на хорошей скорости, улыбаясь; движения были плавными, мягкими. Она танцевала счастье и грусть Одетты, и выходило потрясающе. Как жутко схватывало дыхание, когда Одетта взмывала вверх, сливалась в белое пятнышко и вертелась, и бешено сверкали блестки! И какое счастье охватывало, когда тукал конек и Кира выезжала с прыжка! Но счастье длилось всего секунду – ведь впереди у Братской еще прыжок, и еще, и еще.

«Ох, скорее бы уже!!» – отчаянно колотилось у Жени в висках. Оставалось совсем немного: тройной флип, двойной аксель и комбинация вращений. Кира почти всегда делала сложные заходы на прыжок, прыгала с шага, и зрители порой даже не успевали испугаться – и только в восхищении хлопали, когда сложный элемент был позади. Но Женя и Инесса Степановна, не раз и не два видевшие эту программу, холодели задолго до каждого из прыжков. В особенности, конечно, Женя.

Количество суетящихся точек перед глазами Жени увеличилось. «Сейчас упаду… Обморок случится…» – крутилось у нее в голове. Кира стремительно заходила на флип. И вдруг со стороны Инессы Степановны донесся непонятный звук: отчаянный, будто кто-то больно ударил маленького зверька. Женино сердце провалилось куда-то, вся она похолодела от ужаса, даже не понимая еще, что случилось. Братская резко развернулась, ударила лед, взмыла вверх в тройном флипе – и тут Женя подумала, что умрет: она догадалась. Забывшись, Кира сделала при заходе на прыжок чуть более широкий полукруг, чем надо было, и после поворота оказалась слишком близко от бортика. И сама поняла это, когда было уже поздно. Секунда паники все решила: она не раскрылась, центр тяжести сместился – и опустившаяся на лед нога Братской резко поехала вперед. Кира взмахнула рукой и упала: крепко, со всего размаха села на лед.

Женя еще успела услышать разочарованно-испуганный вздох, катящийся по трибунам – и тут же глаза ее залило чем-то черным. Она попыталась отмахнуться; покачнулась и вздрогнула от вылетевшего откуда-то из щели в черной пелене кошмарного вопля. Сзади, шипя, обжигая кипящим паром, на Женю наехал тяжеленный поезд, а слева вдруг совсем отчетливо донеслось:
– Ох, слава Богу, не врезалась!
Чей-то незнакомый голос прогнусил:
– Все, Ритка, считай, ты чемпионка!
И тут же чокнул сердито большой орех:
– Посмотрим еще!
Женя узнала голос Инессы Степановны. Пелена перед глазами расползлась, и стало видно белое облачко надо льдом. Облачко заходило на двойной аксель. Женька зажмурилась изо всех сил; услышала божественную мелодию Чайковского, бешеный стук своего сердца, песню Кириного лезвия, миг жуткой тишины – и тукнуло, как тукает в мороз лед на реке – и зал взорвался рукоплесканиями. Женя рывком открыла глаза: Кира катилась на правой ноге, выезжая с прыжка. Женя попыталась сказать что-то, но не почувствовала во рту языка. Испугавшись, промычала изо всех сил:
– Ма-а…
– Ну, все, молодец. Хоть аксель не смазала, – раздалось сзади. – А ты орала, будто рожаешь!

Кира заканчивала комбинацию вращений. «Любимая! – отчаянно подумала Женя. – Ну вот, все, слава Богу!.. Вот и конец!» Ей захотелось сжать Киру в объятьях и больше не выпускать никогда, отгородить от всех неприятностей, от всех падений!
Музыка отзвучала, зал оборвал тишину криками и шумом аплодисментов. Кира раскланивалась, счастливо улыбаясь тонкой, как лезвие, губой. На лед летели цветы. Кто-то кинул игрушку: Кира подобрала, помахала ею, послала залу воздушный поцелуй. Было похоже, что она действительно довольна. Инесса Степановна пробормотала:
– Ишь, улыбается! Сегодня ты оваций совершенно не заслужила, лебедица эдакая…
Кира, пылающая, улыбающаяся, налетела на тренера. Инесса Степановна обняла ее одной рукой, похлопала по спине.
– Молодец, молодец, хорошо, хорошо…
Кира ничего не возражала, не говорила, только улыбалась измученно. Ухватив за руку Женю, она увлекла ее за собой: втроем они сели ждать оценок. Инесса Степановна извлекла откуда-то и сунула Кире бутылку с водой. Братская жадно припала к ней, глядя на табло. В глазах ее, ясных, зеленоватых, еще была тень надежды, что золото достанется ей. Но надежда таяла, и Кира не пыталась удержать ее. Она была почти спокойна.

Судьи оказались строги: только двое рискнули отдать первое место ошибившейся Братской. Выиграла все-таки Рита.
Когда высветились оценки за артистизм (почти все – 5.7, 5.8), Кира наконец глубоко вздохнула, прикрыла глаза и, улыбаясь, протянула:
– Просра-ала!
– Кира! – передернулась Инесса Степановна.
– Не переживай, – невпопад сказала Женя, когда они покидали «уголок объятий и слез».
– А я и не переживаю! – обернулась Кира, и Женю обожгло движение тонкой верхней губы. – Только… – Кира вдруг остановилась, схватила Женю за плечи горячущими руками, притянула к себе и жарко зашептала подруге на ухо:
– Только кое-кто, конечно, еще как переживает! Уй, как переживает! Изо всех сил! И знаешь, кто? – и, торжественно:
– Моя жопа!..
Женька засмеялась, дурея от теплого запаха Кириного тела, а Кира стиснула ее шею и поцеловала Карасеву в щеку. Больше из этого страшного дня Женька не запомнила ничего.

* * * * * *

Кира извлекла хороший урок из своего падения. Они с Инессой Степановной со всех сторон обсудили ситуацию, и Братская сделала выводы. Но она в самом деле не слишком была расстроена этим серебром. Главным было попасть в сборную, а в сборную Кира попала. Женька же, памятуя, какой ужас пережила во время падения Братской, все порывалась спросить: а что чувствовала в тот момент она сама? И через некоторое время решилась:
– Слушай… А что ты подумала, когда упала?
Дело было в спортзале. Кира, собиравшаяся встать на мостик, задержалась и внимательно посмотрела сквозь Женю, вспоминая.
– Я подумала: «Шлеп!!»
Тема была закрыта.

Вскоре совершенно незаметно подкрались Женина сессия и Кирин чемпионат Европы. Приходилось расставаться. И Кира на полторы недели уехала в Софию.

Женя очень переживала за Киру. Та снилась ей ночами. Шорох Бен Ладена в клетке превращался в снах Карасевой в гром аплодисментов, блики фар на стене – в фотовспышки, голубовато-лунный свет фонарей – в ровный, сверкающий лед…
Конечно, Кира с Женей переписывались по интернету. Братская писала: «Успешно прошла квалификацию. Мы с Ритой волнуемся ужасно. Я твердо намерена не падать, поэтому она волнуется больше!»

«Завтра – короткая программа. Это у вас покажут. Надеюсь быть как минимум второй. Женьчик, скрести пальцы! Мне тебя, кстати, жутко не хватает. Жаль, что ты не могла…»

Она была первой после короткой программы. Женя с замиранием сердца следила за ее танцем. Ах, до чего спокойнее сидеть вот так перед телевизором!

Но перед произвольной Женя разнервничалась: почти не спала ночь, и весь день ходила, как привидение, не зная, чем себя занять. Трансляция должна была начаться в семь вечера, и потому Карасевой уже в обед кусок не лез в горло. Она вспоминала Киру, думала о ней без конца; живо, осязаемо представляла ее улыбку. Перед началом передачи просмотрела запись, сделанную с короткой программы, потом десять раз влажными пальцами проверила, все ли провода видеомагнитофона и телевизора утыкаются носами в нужные гнезда. Водила рукой по поверхности магнитофона, стирая несуществующие пылинки, и тряслась. Оставалась лишь робкая надежда, что Кира волнуется не так сильно, как на первенстве России. Но такая надежда была по меньшей мере глупа, Женя знала это. А мысль о том, что здесь можно падать в обморок и вопить, сколько душе угодно, была слабым утешением.

Эфирное время экономили, и потому мучиться предстояло недолго. Женя смотрела на незнакомых фигуристок и слушала вполуха отвратительный комментарий. В мозгу против воли всплывало: «Ну что ты едешь, как десяток яиц?!. О-ой, тошно мне! Какое убожище!.. Вот не надо, не надо так руку делать!»
И Женя вздыхала. Она скучала и по строгим, внимательным глазам тоже. И даже думала: а может, она заодно влюбилась и в тренера? Вообще-то смешно если и было, то не очень.

…В этот раз Братской достался третий номер. Рита выступала сразу же после нее, а две другие претендентки на золото – второй и пятой. Женя вновь почувствовала, как ускоренно бьется сердце. А тут, как на грех, в комнату вошла мать.
– Смотришь?
– Смотрю…
– Подруга твоя выступает? – нажав на «подругу», уточнила мама.
– Да, – отрывисто ответила Женя, кивая. – Скоро уже…
– Можно, я тоже посмотрю с тобой? – присаживаясь на диван, спросила мать.
Женя ответила жестами и мимикой: мол, что за глупые вопросы! Конечно-конечно… Сама, естественно, подумала, что мама – не тренер. Она-то наверняка догадается обо всем, когда Женька вылупится на экран, трясясь от переживаний… Ой, худо быть извращенкой! Но уж что теперь делать, если так получилось?..

Делать было нечего.

Выступала француженка – одна из претенденток на победу. Неестественно громко звучала музыка – что-то джазовое – и потому не было слышно звука коньков. Но видно было, что каталась она очень неплохо, с огоньком, прыжки были высокими, программа насыщенной. Зал, не видимый на экране во всей полноте, врывался в трансляцию криками одобрения и бурными аплодисментами. Шквал восторга вызвал каскад тройной лутц – тройной риттбергер. Да, француженка каталась хорошо, но Женя чувствовала: ее танцу не хватает очарования, легкости, полета. Но уловят ли это судьи?
Сердце Карасевой стучало все сильнее, ладони потели. Сейчас выставят оценки француженке… и выступает Кира! Незнакомая фигуристка сидела в ожидании, неестественно как-то подвернув ногу, и с надеждой смотрела на табло. Ей не повезло, не спас даже каскад: судьи явно оставили зазор для других. Француженка, вздохнув, поднялась и исчезла из прицела видеокамер.

А по льду уже катился черноспинный, в смокинге, человечек с микрофоном. Он объявлял следующую фигуристку. А следующей – ну если б хоть сердце не колотилось так, что не вздохнуть! – следующей выступала ОНА…

На лед порхнуло белое облачко. И Женьке захотелось, как хотелось, наверное, только принцу Зигфриду, каждой клеткой тела вскрикнуть:
– Одетта!..
Кира повернула голову, сложила руки на груди, приготовилась к танцу. На шее ее, под цепочкой крестика, чуть заметно билась жилка, на щеках алели пятна. Боже, как она волнуется!
Но вот полилась мелодия – и Одетта, настоящая, живая, вспорхнула и полетела, едва касаясь льда. Во всяком случае, так показалось Жене. Она не смела оторвать взгляда от этой маленькой фигурки в белом на экране телевизора. И Женя не видела, что мать точно с таким же восхищением следит за катанием Братской. Конечно, смотреть телевизионную трансляцию – это совсем не то, что сидеть на трибуне или стоять у бортика. На экране совершенно терялась та сумасшедшая скорость, на которой Кира выполняла элементы, и почти молчали ее лезвия. Но лучше было увидеть хоть слабую тень Кириного выступления, чем не увидеть его вовсе!
Женя прилипла взглядом к экрану. Тройка, тройка, тройка – риттбергер! Аплодисменты!.. Шпагат! Дорожка шагов – с ума сойти: как она умудряется не ошибаться?!. Тройной лутц – двойной тулуп! Аплодисменты вдвое громче!.. Голосок комментатора звенит на восторженной ноте… Тройной лутц! Ура!.. Тройной сальхов – двойной риттбергер: буря восторга!! Прыжок во вращение, так нелюбимый ею; ласточка – самый сложный вариант, но по Кириному лицу никак не скажешь, что ей тяжело: наоборот!

«…Пять… шесть… семь… восемь…» – беззвучно неслось в голове у Женьки. Кира заканчивала вращение, и Женя прижала кулак к груди: сейчас – тройной флип!.. И Кира катилась на левой ноге, заходя на прыжок, и блестки на ее костюме вспыхивали, передавая эстафету друг другу, огням над катком и ровному аквамариновому льду. Тонкие детальки юбки трепетали на ветру, обнимая Кирино тело. И Женя отчего-то подумала: в этот раз получится непременно! Кира ехала на той же, что и месяц назад, дикой скорости, была так же раскована и так же улыбалась – но губительная безалаберность испарилась, ее не было больше. Поворот, взмах легкого белого облачка надо льдом – и Кира выехала. Женя глубоко вздохнула – но тут же прижала к груди второй кулак. Он был предназначен акселю. «Лишь бы только она не расслабилась!..»

После чистейшего акселя зал аплодировал неистово.

…Кира ждала оценок, держа за руки Инессу Степановну и растерявшегося от радости Алексея. Смотрела на табло, тяжело дыша и улыбаясь. И Женя до боли сжимала затекшие мокрые пальцы…

Вспыхнуло табло, и небо обрушилось овацией зала. Все оценки были 5.8 и даже одна – 5.9.

А когда оценили артистизм, Кира, не выдержав, вскочила с места и взвизгнула: почти все были – 5.9! О Боже! Она первая!!

Ах, как больно было Жене, что она сейчас не там, не там! Но Кира угадала, и микрофоны уловили сквозь безумство зала:
– Мама! Папа! Жень-ка-а!!
Она махала с экрана и сумасшедше улыбалась – и Женька почувствовала, что по щеке бежит тепленькая, страшная слеза…
– Думаю, она будет первой! – вклинился откуда-то слева голос мамы. – Вряд ли кто-то будет кататься лучше ее. Надо же – и тебя вспомнила…
– Да, – ответила Женя, не поворачивая головы.

Кира так страстно желала быть первой! Она так хотела этого! Ну же, Боженька, ну пожалуйста, ну, ну!!

Выступление Риты Соловец судьи как будто и не заметили: поставили совершенно безжалостно на четвертое место, и это была явная несправедливость. А вот последняя претендентка на медаль – итальянка Мария с длинной какой-то фамилией – открыла выступление блестящим каскадом из двух тройных тулупов, и Женя замерла, отчаянно глядя на экран. Ей показалось, что не прошло и трех секунд, – и итальянка вновь взвилась в воздух, сверкая белыми зубами: тройной сальхов – двойной риттбергер! Мама дорогая… Женя похолодела.
– Да-а, – пищал комментаторский голосок. – Да-а!..

Женя прекрасно понимала, что значит это «да-а!». В голове почковались отрывки мыслей. Она соображала: после такого пассажа у девочки может не хватить сил чисто откатать остальную часть программы. Но, с другой стороны – если она не свалилась сразу же на сложнейших элементах, то остальное ей – раз плюнуть!

Итальянка, похоже, и сама прекрасно понимала, что остальная часть программы – раз плюнуть, и вела себя соответствующим образом. Гибкая, как ящерица, в ярко-зеленом платье со шнуровкой на спине, испещренном пятнышками синих бисерных цветков, она все время улыбалась и уверенно, легко оставляла позади все элементы. Женя тяжело молчала, глядя на мерцающий холодным светом экран, на котором так же бесстрастно сверкал скользкий платок катка. Итальянка шутя прыгнула флип, а потом завертелась в либеле. И самым худшим, конечно, было то, что Марию эту уж никак нельзя было упрекнуть в отсутствии артистизма. Куда там… Темперамент нации так и визжал на п`ару со льдом под ее лезвиями – почему-то только у нее приглушили музыку, и этот звук стал слышен с экрана.

Мария идеально зашла на лутц: долго держала позицию на внутреннем ребре, потом стремительно перешла на внешнее и легко, играючи, толкнула лед, завертелась, и в Жениной голове уже успело отпочковаться бессмысленное «выеха…», но вылетело –
– Ой!..
Нога Марии сама собой подвернулась, и фигуристка махом осела набок. По трибунам покатился вздох, и только тогда Женя наконец поверила, что итальянка упала. Люди, она упала!!

– И-и-и-и! – нечленораздельно вопил за кадром комментатор.
Женя откинулась в кресле.

Да! Судьба медали была решена. Кира Братская стала чемпионкой Европы.

* * * * * *

Женя сдала сессию. Конечно, не так (и даже совсем не так), как хотелось бы, но, как известно, при погоне за двумя зайцами всегда есть шанс больно треснуться лбом о дерево, если вовремя не свернешь. И Женя свернула: важнее для нее было фигурное катание – и Кира. Женя сдала сессию, и стало ясно, что она поедет вместе с Кирой на чемпионат мира.

Был февраль. Такой же, как год назад, когда они познакомились и впервые прокатились, держась за руки. Торопливый ветер гнал по яркому небу обрывки серой ваты – все, что осталось от изнурявших снегопадами зимних туч. Все чаще выглядывало солнце, растапливало лед. Каток на Елагином острове, с мутными шарами ламп в зеленом льду, работал все реже. И вечер, макая кисть в растекшийся шар закатного солнца, клал розовые блики на лезвия коньков, на слежавшийся снег, на плакат с надписью «Играть в хоккей на катке фигурного катания запрещено!». Так было и год, и два, и три назад. Женя пошла на Елагин одна, вечером, в субботу. Каталась медленно и все время думала о чем-то: голова опущена, подбородок спрятан в шарф, ноги еле-еле двигаются, будто вместо коньков на них надеты кандалы. Женя думала о том времени, когда еще не была знакома с Кирой. Когда не знала про себя самого грустного, самого главного…

В начале февраля зашла навестить мать школьная подруга, тетя Стася. Про нее мама всегда говорила: «Ударилась в религию». Им с Женей было незнакомо это чувство. Но тетя Стася была такая милая, такая добрая! Одно ее присутствие было как крем на раздраженную кожу души. В этот раз Женя, молчавшая почти весь вечер, спросила ее:
– И что, Бог все просьбы выполняет?
– Он все может выполнить. Но не все выполняет. Кому действительно надо – обязательно выполнит.
– И что, вот так в храм пришел и попросил, и…
– Когда как, – и тетя Стася смущенно улыбнулась, взглянув на мать Жени. Та тоже улыбалась: разговор казался ей смешным и нелепым. Но она, в свою очередь, поинтересовалась:
– А правда, что у вас где-то можно записку с желанием оставить, и непременно сбудется? – и глаза ее немножечко смеялись над тетей Стасей.
– С желанием?.. – реденькие, светлые брови маминой подруги поползли вверх, и лицо приняло рассеянное, доброе выражение. – Нет… Ой, да! Постой… Ну да, можно! У Ксении Петербургской. У часовни ее на Смоленском. Можно.
– И что, сбывается? – спросила Женя.
– Конечно.
– Все, что ни попросишь?
– Если не глупость просить, и… с верой хоть немножко – сбудется.
Жене хотелось продолжить разговор. Но при маме она никак не могла задать вопрос, который, как змею, грела на груди весь вечер, и который, как змея, был все таким же противным и холодным.

Она потом – за два дня до отъезда с Кирой в Норвегию – пошла туда, на Смоленское кладбище, к Ксении Петербургской. Почему шла – оттого, что хотела проверить, правду ли сказала тетя Стася, оттого ли, что больше идти было некуда – она и сама не могла решить. Может, и верила полусуеверной верой. Женя старалась не задумываться об этом, и просто шла, ощупывая в кармане мятый листок и шариковую ручку.
Дорогу ей показала сокурсница несколько дней назад. Она еще тогда хотела сделать то, что задумала, но при подруге не решилась. И вот теперь одна приехала на Приморскую.
Все подходы к станции кишели людьми, копошилась жизнь в магазинчиках и кафе. А чуть поодаль – пройти в проем, повернуть налево – по пустынным улицам гулял ветер, свистел, болтал голыми ветками деревьев, нырял в подворотни. Женя пересекла улицу, пролезла под полуповаленным деревом и долго шла по узкой, грязной тропинке, мимо помойки, между призраком окраины города и желтоватой, подернутой льдом речушкой. Слева проплыло медленно огромное здание, целиком закованное в зеленовато-голубое стекло, и стекло это напомнило Жене лед катка. Потом сквозь широкую щель в ограде, то ли бывшую когда-то давно, то ли никогда не бывшую входом, она попала на кладбище: в заброшенную, убогую его часть. Занесенные снегом могилы, покосившиеся, темные от времени кресты нагнали на Женю тоску. Ей стало холодно и тяжело одной рядом с этими крестами, на вытертых табличках которых угадывалось – 1881… 1918… 1942… Женя помрачнела.

Перейдя мостик, она миновала ворота и прошла мимо церкви. Сердце неприятно сжалось при виде калек и нищих у дороги: подать бы, да как угадаешь, кому вправду нужно, а кто притворяется?.. Прошла по тропинке между могилами и наконец оказалась перед часовней. Она была такая же, как несколько дней тому назад – маленькая, не так давно отделанная, и глядела празднично. Прямо над ней, в вышине, плыл вместе с облаками лоскутик голубого неба. В задней стене была ниша; там, колеблясь от ветра, толпились живые огоньки свеч. Женя, посомневавшись, вошла в часовенку и купила свечу. Внутри стоял столик, на нем лежали ручки и листки бумаги. Жене стало стыдно почему-то за свой замызганный клочок. Она не стала доставать его: села к столику и что-то написала на одном из листков, закрывая рукой; торопливо свернула его и, выйдя на мороз, сунула меж двух других в теплую нишу. Неумело поставила свечку; хотела перекреститься, но не смогла, постеснялась чего-то. Поправила волосы, постояла немного и ушла, не оборачиваясь. В записку забрался ветер и почти развернул, и под ее белой кожей, с внутренней стороны, теперь угадывалось начало: «Не хочу…».

* * * * * *

Чемпионат мира проходил в столице Норвегии, Осло. Провести десять дней за границей, не имея в кармане не одного евроцента – перспектива не из приятных. Но еще хуже было жить за счет подруги, что, собственно, и оставалось делать Жене. Однако Кира даже не задумывалась о том, что будет платить за кого-то еще, кроме себя: ведь этот кто-то – лучшая подруга. Она была бесконечно рада, что Женя просто согласилась поехать с ней. А Алексей не смог. Кира, конечно, звонила и писала ему, но это было совсем не то.
Из соображений экономии Кира с Женей поселились в одном номере гостиницы. Женя была в ужасе, и еще усердней, чем раньше, старалась не выдать себя ни единым жестом или словом. Кира, естественно, ничего не замечала, но Женя все сомневалась – может, она давно догадалась, но просто не подает виду. Инесса Степановна расположилась этажом ниже, и Женя с облегчением думала, что в случае чего Кира всегда сможет убежать к тренеру. Что именно имелось в виду под «случаем чего», Женя не собиралась объяснять даже себе: она нещадно гнала от себя подобные мысли, пугаясь их не на шутку. Впрочем, в номере они с Кирой проводили совсем немного времени.

Кира каждый день бегала на тренировки на стадион Бишлет, где должна была выступать. А после успешно пройденной квалификации позволила себе расслабиться: в выходной, когда Инесса Степановна не должна была появиться у бортика, Кира (преодолев нечеловеческое сопротивление со стороны Жени) буквально заставила ту пойти вместе с нею на лед. Разумеется, не просто так: чтобы вместе исполнить «танец подружек». Пришлось подчиниться, встать в семь утра и попытаться не думать о страшном. Но от одной мысли, что на трибунах в момент их тренировки могут оказаться случайные зрители, Женя уже начинала трястись, как овечий хвост. Однако Кира была неумолима. Сразу же после того, как Карасева зашнуровала коньки, Братская поставила музыку и выехала разминаться, и Жене ничего не оставалось кроме как выйти на лед за ней.

Впрочем, сразу танца не получилось. Женя начала вяло, стесняясь, и, видимо, так и собиралась продолжать дальше. Но после первого же перекидного раздались хлопки, и она немного разжалась. Впрочем, Карасева все-таки перенервинчала, и это не замедлило сказаться: параллельный риттбергер был сорван. Женя глупейшим образом грохнулась, запутавшись в ногах, а Кира поехала дальше, стремительно удаляясь от партнерши. Карасева вскочила и нагнала ее; последние элементы они исполнили практически синхронно. Особенно удалось вращение – по трибунам прошелестел легкий ветерок аплодисментов.

– Так, – совсем как Инесса Степановна произнесла Братская, когда последние звуки мелодии растаяли где-то под потолком. – Неплохо! Еще раз!
– Я не смогу… – запротестовала Женя.
– Это тебе кажется! – ехидно улыбнулась Кира, и пришлось танцевать еще раз.

Тут повезло больше: Женя перестала стесняться, и теперь от ее катания уже не тянуло плесенью, как с удовольствием отметила про себя Кира.

Когда двойной риттбергер был уже не за горами, Женя собралась. Да, это не выступление – но ей внезапно ужас как захотелось чисто исполнить сложный элемент! И зачем только Кира придумала месяц назад заходить на него с тройки?!

Правая нога – внутреннее ребро – вперед – правая – внешнее – назад – руку назад – левую ногу носком внутрь перед правой – толчо-ок!! – и обе они чисто выполнили прыжок, причем совершенно синхронно, что нечасто получалось даже на тренировках. И зал захлопал.

Но посреди райской эйфории, как и положено, внезапно раздался раскат грома, и надвинулась жирная черная туча. На последних аккордах песни у бортика возникла Инесса Степановна. И полетел здоровенный орех:
– Это что такое?! Кира! Ты с ума сошла – потанцульки здесь устраивать?!
Кира нисколько не испугалась. Тонкая губа взбежала вверх, глаза весело сощурились:
– Мы же до начала рабочего дня!..
– Марш тренироваться! – отчеканила Инесса Степановна. – Ты сюда не развлекаться приехала!

Кира кивнула. Женя вдруг почувствовала, что безумно устала. Подумаешь, что там – провела на льду не больше сорока минут, а ощущение, будто отпрыгала целый день! Когда она стягивала коньки в шикарной раздевалке, Кира, вывернувшись каким-то образом из ежовых рукавиц Инессы Степановны, прибежала к ней на минуту:
– Кажется, пронесло! Нас не видели!..
– Ты имеешь в виду ри… риттбергер? – от волнения Женя даже запнулась.
– Ага! – энергично подтвердила Братская.
– Почему ты… думаешь?
– Меня бы за уши оттаскали, – взлетела вверх губа, и плечи запрыгали от смеха. И Женя засмеялась в ответ.

На этом, впрочем, веселье закончилось. В остальные дни Кира была сосредоточена, серьезна, вся собрана в один сгусток энергии. До решающих выступлений оставалось совсем мало времени. Его при желании можно было измерить часами…

* * * * * *

В день короткой программы Женя снова, как в декабре, стояла у бортика и переживала вместе с Кирой и за Киру. И волнение, которое испытывали обе, было не сравнимо с тем, давно канувшим в Лету. Тогдашнее – хо! Это были только цветочки!..

Жене казалось, что машины, заливающие лед перед каждой шестеркой выступающих, покрывали каток тончайшим слоем натянутых между бортиками нервов. И фигуристки резали эту пленку лезвиями, и она свистела, визжала, уродуясь вместе со льдом…

По результатам жеребьевки Кира выступала пятой. Номер был стратегически выгоден, но нехорош тем, что главные фаворитки – две американки и японка, – как назло, выступали раньше. Но испугать Братскую такой мелочью было сложно.

…И вот теперь до Кириного выступления оставались секунды. Раскланялась американка, на лед упали крупные капли букетов в блестящих обертках, полетели мягкие игрушки. Кира выехала на лед, когда американка еще ждала оценок. Она успела сделать только полтора круга, когда здание шатнулось от бури воплей и аплодисментов. Кира спиной чувствовала этот восторг, предназначенный не ей. По оценкам американка получалась первой.

Маленькие, трогательные девочки, спеша, собирали со льда лепестки. Братская ехала, сосредоточенно глядя куда-то в себя, и ноги ее из-за напряженных мышц казались некрасивыми, и вся фигура – приземистой и нескладной. Она волновалась и пыталась скрыть свое волнение, нарочито резко двигая руками – будто проверяла, удобно ли сидит костюм. Инесса Степановна знала: Кире кажется, будто он жмет подмышками и режет в паху, будто лед неровен и свет юпитеров невозможно слепит глаза, что вспоминается некстати не имеющая никакого отношения к ситуации пословица «один в поле не воин»… Но тренер помнила, что все это пройдет, как только зазвучат первые такты музыки, и потому не слишком переживала за свою воспитанницу.

На катке ниоткуда возник элегантный ведущий, и Кира на момент вернулась к Жене и Инессе Степановне. Все трое понимали: теперь, после оваций, устроенных американке, выступать крайне сложно.
– Не кидайся на амбразуру, – быстро говорила тренер. – Придержись! Думай перед тем, как делать! Не автобус догоняешь!
Кира кивала, изо всех сил стараясь уловить смысл этих слов. Но он не давался: скользил, уносился прочь. Вместо этого выплывало:
– Двукратная серебряная призерка чемпионата России… Чемпионка Европы…

Оставалось – меньше, чем горит спичка. Кира бросилась на Женю, порывисто обняла ее и оглянулась на ведущего. Она была горячая, с ледяными ладонями, и вся дрожала, как дрожит закипающая вода. И, торопясь, вспыхивали на ее платье разноцветные блестки – и тут же гасли.

Ведущий, перенося ударение, выкрикнул в тысячеглазое чудище зала:
– Кира БратскАя!
И она, оттолкнувшись, вылетела на сверкающий лед.

Она стояла, маленькая, в центре слюдяного поля в ожидании музыки. Инесса Степановна сжимала и разжимала влажные крашеные губы. В этот раз из них не вылетел мягкотелый орешек «ну, с Богом», но тренер наверняка думала именно это. Музыка заструилась.

Женя затаив дыхание наблюдала за выступлением подруги. Так повторялось уже в третий раз, и у Карасевой было странное чувство: будто она смотрит видеозапись Кириного танца, и точно знает, что бояться не нужно, что Братская не ошибется, и все получится.

Кира изображала первый лучик утреннего солнца. Естественно, догадаться об этом не было никакой возможности, но очередная сумасшедшая идея Братской явно находила отклик в сердцах зрителей и судей. Во всяком случае когда лучик сиганул вверх и завертелся, блестя, в тройном лутце и тут же, едва коснувшись льда, в двойном риттбергере, зал отреагировал более чем живо.
– Так, – одобряюще произнесла Инесса Степановна.

Женя и раньше наблюдала, как Кира скользит легким утренним лучом, но все равно не могла оторваться от маленькой розово-золотой фигурки на гладком льду. Все шло идеально. Дорожка шагов, и прямо с нее – тройной флип. Конечно, Братская нервничала – но она тоже знала, что все получалось не раз и бояться не стоит. К тому же, она не претендовала на медаль. И, наверное, поэтому невероятно долго держала каждую позицию в спиралях – так, что зал чувствовал и аплодировал, и непринужденно кружилась колечком. Но когда оставались лишь двойной аксель и комбинация вращений, расслабилась – и, заходя на аксель, чуть было не повторила ошибку, стоившую ей золота России, и Инесса Степановна видела, как Кира спешно поправилась, меняя траекторию. Но в конце, в комбинированном вращении, Кире все-таки не повезло: видимо, боясь потерять центровку, она не докрутила, и вместо положенных шести оборотов в своем бильмане сделала всего четыре. Женя, обернувшись, увидела, как сжались темные губы тренера.

Но зал не знал подобных тонкостей, и потому, когда фигуристка закончила выступление, аплодировал очень бойко. И тренер обняла ввалившуюся за бортик Киру, по обыкновению оставляя разбор полетов «на потом»:
– Умница! Молодец!
Кира жарко дышала и улыбалась. Они втроем сели ждать оценок. Загорелось табло, загудел, отражаясь от потолка и дробясь о лед, бесстрастный голос, и стало ясно, что Братская заняла четвертое место, пропустив вперед только главных фавориток и обойдя даже итальянку. Кира сияла: это была пусть маленькая, но победа!
– А может, мне на медаль замахнуться? – ковыляя в раздевалку на зачехленных коньках, улыбаясь своей розовой десной в объективы видеокамер, спросила она. Инесса Степановна, которой был адресован вопрос, серьезно кивнула:
– Можно. Почему бы нет? Только пупок подтяни, чтобы в прыжке не развязался…

* * * * * *

Волна успеха подняла Киру. Конечно, Братская выглядела немного уставшей, но оставалось-то всего ничего: четыре минуты на льду – произвольная программа. И все! Как шутят фигуристы: «Терпи, трудно только первые четыре минуты…»

В решающий день Жене снова показалось, что она умрет. Умрет просто от разрыва сердца, в котором скопилось слишком много невысказанных слов и слишком много чувств, не вышвырнутых с кровью в вены. Еще вечером, когда Кира уснула, едва положив голову на подушку, Женя подумала о том, что так дальше жить невозможно. Невозможно без конца ловить взглядом дразнящее движение лезвия верхней губы; смотреть, как загораются искорки в озорных зеленоватых глазах, как играют блики на коротких темных прядях. Как утром, упруго выгибаясь всем телом, Кира вдевает перед зеркалом в уши волосинки серебряных сережек. Как качается над теплой грудью простенький крест на тонкой цепочке… Вчера, когда Кира уснула, Женя сползла с мятой постели и села, обняв руками колени, на полу, между их с Кирой кроватями. Она сидела и смотрела, как дышит и улыбается во сне любимая. Сидела и смотрела, и больше ничего. И Жене казалось, что ей не место рядом с Кирой.

…В последний, самый главный день состязаний почти все фигуристки появились в Ледовом Центре задолго до назначенного времени. Братская не была исключением. Она тоже пришла рано и была чрезмерно оживлена: то выбегала к бортику, то вдруг неслась на пять минут в гимнастический зал, то сидела в раздевалке, не зная, куда деть руки и ноги.
В один из таких моментов, когда Кира прочно держала оборону в раздевалке, Женя выскочила купить воду, чтобы было что сунуть Братской сразу после выступления. По коридору навстречу шел высокий, подтянутый мужчина. Жене он показался знакомым. Но желания заглядываться на встречных мужчин у нее с некоторых пор не возникало, и Женя уже собиралась шмыгнуть мимо незнакомца, но тот вдруг поймал ее глаза своими и поспешно спросил:
– Простите, Вы русская?
От неожиданности Женя остановилась.
– Да…
– Простите пожалуйста, Вы не знаете – а Братская и Соловец там, в раздевалке?
Женя кивнула. Какой-то вопрос, выскочивший пузырем на воде в начале разговора, исчез, и Женя тщетно пыталась его вспомнить. Мужчина смотрел ласково, просяще, и на лбу его были тоненькие, пытливые, чуть заметные морщинки.
– Не могли бы Вы позвать их?..
– Да, пожалуйста…
Женя вернулась в раздевалку. Рита натягивала костюм, Кира теребила серьгу в ухе.
– Кир, Рита… Вас там спрашивает мужчина какой-то…
– Мужчина? Эт-то интересно! – мигом оживилась Братская. – Не репортер?
– Да нет, вроде…
– Интере-есненько… Рит?
– Иди, – махнула рукой Соловец. – Я сейчас.

Кира с Женей вышли в коридор. Незнакомец шагнул к ним. Женя почему-то подумала, что он бизнесмен – так ладно сидел на нем серый костюм, таким элегантным и дорогим был галстук, так сверкали начищенные ботинки. Кира, завидев его, взвизгнула от радости:
– Тарик!! Ой! Как это ты здесь?! Приве-ет!
– Меня… привет… меня комментировать пригласили это безобразие, – смущенно улыбаясь, ответил мужчина. – А я вот решил вас с Риткой повидать. Как вы?
– К бою готовы! – Кира выпятила грудь, стукнула себя кулаком в просвечивающий под костюмом крестик и расхохоталась. – Ой, Тарик, как здорово, что ты зашел! Ты-то как? Все обошлось?
– В следующем году собираюсь вернуться, – кивнул тот, и Кира счастливо заулыбалась.

Женя удивлялась: что за странное имя? Она взглянула исподлобья на неожиданного гостя. Он смотрел на нее. И Жене стало как-то не по себе. Что она, козявка, в самом деле, чтобы так ее разглядывать?..

Кира очнулась:
– Ой, да! Познакомьтесь: это Женя, а это Тариэль.
– Очень приятно, – улыбнулся мужчина и мягко пожал механически протянутую Женей руку. Его ладонь была большой и теплой.
– Очень приятно, – кивнула Женя. Тариэль смотрел на нее и почему-то улыбался.
Из раздевалки вышла Рита Соловец – и сцена восторга повторилась. Женя, воспользовавшись этим, незаметно исчезла. Все-таки Кира просила купить воду.

Однако на обратном пути она снова столкнулась с Тариэлем. Он перегородил ей дорогу и весело сказал:
– А я все думал: куда вы делись!
– За водой ходила, – ответила Женя.
– Ясно… Слушайте, хотите посмотреть катание из комментаторской будки?
– Нет, спасибо, – помотала головой Женя, прислоняясь к стене и глядя снизу вверх в темные зрачки Тариэля. Глаза у него оказались огромные, карие, и Карасева решила, что не будь она лесбиянкой, ей бы это наверняка понравилось.
– Жаль… Вы же не выступаете, нет ведь?
– Не-ет, – засмеялась Женя. – Еще не хватало!
Она уже собиралась скользнуть, наскоро распрощавшись, в раздевалку, как вдруг испарившийся вопрос конденсировался в памяти. И Женя оживилась:
– Слушайте, а как Вы догадались, что я русская?
Тариэль широко улыбнулся.
– Я видел Вас с Кирой… на льду, как вы вместе танцевали.
Женю шибануло током от этих слов. Тариэль продолжал:
– Неплохо получилось. Это Кирина затея?
– Угу, – кивнула Женя, мрачнея.
– Очень, очень здорово! Мне понравилось…
Женя скривилась («Тоже мне, ценитель искусства!»):
– Я упала…
– Эка невидаль! – добродушно рассмеялся Тариэль. – Один раз упали, а второй прекрасно выполнили! А… вы давно тренируетесь?
«Вот же пристал!..» – отчего-то рассердилась Карасева.
– Вместе?
– Нет. Именно Вы.
– С десяти лет, – приврала девушка.
Тариэль кивнул. Повисла пауза. Он смотрел на Карасеву сверху вниз большими, добрыми карими глазами, и Жене казалось, что Тариэль заметил какой-то изъян внутри нее, и все собирается сказать, посоветовать ей что-то очень важное – и никак не может решиться. Ей не слишком нравился этот взгляд.
– Ну ладно, я пойду. До свидания…
– Мы увидимся еще после выступлений, – пообещал Тариэль.
– А, да… – рассеянно кивнула Женя.
Они разошлись.

Едва переступив порог раздевалки, Женя бесцеремонно спросила Киру:
– Слушай, что это за Тариэль?
Братская аж подпрыгнула:
– Ты не узнала Тариэля?! – и добавила, правда, по-русски:
– Девки, смотрите, она не знает Тариэля Кононова!!
Из угла засмеялась Соловец – она единственная поняла реплику Киры. А Женя вдруг покраснела.
– Фигурист он, одиночник, – пояснила Братская. – По нему ж пол-России сохнет!
Женя как-то нехорошо усмехнулась.
– Я живу в другой половине…

Девичья память! Конечно, теперь понятно, почему Тариэль показался ей знакомым. Наверняка видела его по ящику – просто имени не запомнила.
– Ладно, – вздохнув, сказала Кира. – Я тебе после про него расскажу. Сейчас уже некогда…
Кирино лицо переменилось. Она взглянула на монитор в углу, и уголки губ опустились, а в глазах появился тревожный блеск. Приближалось время выступления.

…На этот раз получилось несколько по-другому. Кира вытянула первый номер и расстроилась. И, чтобы не чувствовать так остро своей неудачи, кинулась успокаивать Женю и тренера:
– Ладно, все равно мне не светит! Зато быстрее отстреляюсь!
Инесса Степановна строго поправила:
– Помни только, пожалуйста, что ты не в тире, а на льду. И откатай соответственно…
Кира – за спиной тренера – хихикнула и пригнулась к Жене:
– Одетта, блин, в камуфляже!..
После разминки она, оглядываясь на элегантного ведущего, торопливо спросила Инессу Степановну:
– Может, рискнуть все-таки?
– Нет, – решительно чокнул орешек.
Женя догадалась, что это значило. Кира хотела попытаться прыгнуть в первом каскаде с тройным лутцем тройной тулуп вместо положенного двойного, но тренер запретила. И снова провозгласил элегантный человечек:
– Кира БратскАя!
И снова выпорхнула на лед под аплодисменты зала белая Одетта…

А Женя почему-то думала о том, как странно выпирает «ц» в Кириной фамилии, если перенести ударение на второе «а». И получается совсем неожиданно… Вроде оба «а» – одинаковые, сочные, красные звуки… Почему красные?.. А между ними – это вот «ц». Откуда только взялось при переносе ударения? Ведь не было его, было – Бра-ат-сская…» – мысли Жени кружились и путались сами в себе. А Кира уже танцевала, и казалось, что лед плавится под ее лезвиями. И танец был прекрасен, как никогда.
– Забыла, кажется, слава Богу, – облегченно пробормотала Инесса Степановна. – О медали забыла, – пояснила она.
Женя согласно кивнула. И вернулась взглядом на лед в тот момент, когда Кира собиралась прыгать первый каскад. Миг – и Одетта летит надо льдом, и блещут лезвия, и разлетаются от стремительного движения детальки юбки, и дрожат, змеясь, огоньки блесток… И раз! И два!
– Стоит! – пискнула Женя, глядя, как ветер держит в объятьях разогретое Кирино тело, как трепещет юбка и дрожат мягкие прядки темных волос.

Да, вторым у нее не тройной, как у Марии, и после каскада тройной лутц – двойной тулуп для того, чтобы не остаться в проигрыше, надо было тут же: тройной сальхов – двойной риттбергер…

Удалось!

Женя сжимала кулачки за подругу. Инесса Степановна напряженно следила за Кириным катанием. Оно было чистым, уверенным, спокойным – как река в ясную погоду. И тренер догадалась, что Кира намерена прыгнуть еще один каскад три плюс два. «Риттбергер или тулуп? – пыталась предсказать Инесса Степановна. – Риттбергер, риттбергер, конечно…»

Женя не предполагала, что Кира сделает это. На тренировках она, конечно, прыгала и каскады три плюс три, и Бог знает что еще, но то на тренировках… А тут Женя только заметила, что Братская заспешила – взвинтила скорость так, что едва держалась в музыке. Видимо, Кира что-то задумала, и ей нужно время. Женя обернулась к Инессе Степановне, но та торопливо кивнула на лед: смотри, мол, обсудим после. Кира уже катала финальную часть программы. Шутя оставила позади двойной аксель, вихрем пронеслась через весь каток к бортику, за которым сидели судьи и легко, весело побежала шагами: лицом – спиной, лицом – спиной, правая – левая. И вдруг – разворот, – царапнуло податливый лед блестящее лезвие, и Кира взвилась в воздух: и раз! и два! И выехала, сияя, а зал восторженно забурлил, захлопал, залопотал. Женя с опозданием испугалась – а Братская, точно издеваясь над нею, понеслась на левой ноге, а потом перескочила на правую – и визгнуло лезвие, и беспомощно ахнул лед под зубцами конька, и Кира взлетела вверх в тройном тулупе, и приземлилась, и взмыла вновь в двойном. И когда выехала, Женя, мокрая, как мышь, оперлась о бортик и тихо выдохнула скопившийся в груди вопль.
– А! Ах ты!.. – мотнула головой Инесса Степановна: за лишний, четвертый каскад Братской непременно снимут две десятых. Но исполнены эти каскады были блестяще!
И снова – горячущее Кирино тело, ее рука, хватающая руку подруги, и снова они вместе ждут оценок… Еще пока зал аплодировал и Кира раскланивалась, Женя смотрела на табло, где давали повтор. И Женя видела, что Кира улыбалась, выезжая с прыжков.

Кира держала Инессу Степановну за запястье. Пальцы Киры побелели, пальцы тренера залиловели, но она молчала. Оценок почему-то не давали довольно долго – но наконец экран вспыхнул, и зал загрохотал аплодисментами, и поплыл, отражаясь от забитых доверху трибун густой, как набат, однообразный звук:
– Файв-сикс, файв-сэвен, файв-сикс, файв-файв, файв-сэвен, файв-сикс…

Кажется, в тот момент для Киры не было на свете музыки слаще, чем этот гул чужих слов. И Женя чувствовала, как где-то внутри поднимается дикий визг восторга – от того, что оценки Киры слишком высоки для дебютантки! Пока она получается первой, а значит – она наверняка попала в пятерку! А может, и…

Кира понимала это не хуже Жени. И улыбалась, блестя глазами, и махала рукой в камеры, и смеялась от счастья.
Едва отдышавшись, едва напившись воды, Братская встала у бортика, чтобы посмотреть выступления других фигуристок. Женя держала ее за руку – так, чтобы никто не видел – и вместе с ней глядела на лед.

Вслед за Братской выступала американка Кейт Вэст, лидировавшая после короткой программы. Выступала с небрежной уверенностью, что золото достанется ей, и почти не следила за своим танцем. Спирали с замечательной растяжкой и тугой волчок, впрочем, получились у нее как будто бы сами собой, и зал неистовствовал после ее каскада. Но Кейт, небрежничая, поторопилась выполнить риттбергер – и, нечетко приземлившись, потеряла равновесие, и поставила вторую ногу, чтоб не упасть. Не упала, но ошибка была, и из-за нее уже никто не смог поставить Вэст 6.0, как сделал американский судья после короткой программы. И, хотя оценки были высоки и зал безумствовал, Кира немножко позлорадствовала: ей казалось, что Кейт просто за уши тянут на золото, а другие фигуристки должны заслуживать его потом и кровью.

Наступил главный для Киры момент: выступала Мария. Опять, открытые улыбкой, засверкали белые зубы, засмеялись черные, блестящие маслины глаз, и понесся танец, зажигая зал. В этот раз итальянка не рискнула прыгать каскады один за другим: между ними вставила лутц, но выполнила его не так уверенно: получилось, будто лутц сам стеснялся быть не на своем месте. Мария откатала всю программу блестяще: ящерицей скользила по льду в спиралях и дорожке шагов, зеленой змеей изгибалась в заклоне; но пошла только на два запланированных каскада: рисковать не стала.

Какие секунды пережили Кира с Женей, скукожившиеся у бортика и обратившиеся в зрение и слух, пока Мария ждала оценок! И какое вселенское счастье обрушилось на них, когда стало ясно, что Кирина программа больше понравилась судьям!
– С ума сойти: я пятая! Блин, я точно пятая! А может, и четвертая! – сумасшедше шептала Кира, глядя на Женю, и Женя смеялась в ответ.

Сразу после Марии выступала американка, занимавшая после короткой программы третье место. Она довольно уверенно и чисто исполняла элементы, и тоже прыгнула заветный каскад три плюс три. Кира вздохнула. Женя сжала ее руку и почти положила подбородок на ее плечо:
– Ты лучше каталась. У тебя артистизма больше…
– Да уж, – мрачно согласилась Братская, – артистизм из меня так и прет!..

Уже три минуты были позади, и позади остался второй каскад тройной сальхов – двойной тулуп, и американка готовилась к следующему прыжку. И Женя думала, что если она грохнется, то Кира может получить бронзу – но об этом было аж жутко мечтать, и от этого – особенно сладко. Но фигуристка совершенно не собиралась падать: стремительно покатилась назад на левой ноге, наклонилась вперед, подняла вверх почти прямую правую (она ехала прямо в сторону их бортика, и Жене показалась до тошноты уродливой эта ее толстая ляжка с глубокой складкой у ягодицы), взмахнула ею и жахнула зубцами в лед – и взмыла вверх с внутреннего ребра, и бешено завертелась, и выехала. И вдруг в тишине, наступившей после восторженных аплодисментов, над ухом Карасевой раздался жуткий шепот Братской:
– ФЛУТЦ!.. Ошибка!!!
И Женя поняла, почему ей не понравилось, как прыгала эта девушка. Но ей-то ладно: главное – судьи! Ну, не могли же они не заметить! А если… Нет, нет, ну не может быть, чтоб не заметили! А… А вдруг?!?

...Фигуристка устала, и выступала уже не так красиво. Артистизм был почти забыт, но и на технику ее чуть-чуть не хватило: в самом конце, в комбинированном вращении, девочка потеряла центровку, и Женя с Кирой судорожно вдохнули: им вдруг стало не хватать воздуха.

Американка раскланялась, подобрала брошенные на лед цветы, помахала залу и села ждать оценок. Экран, многократно увеличивая, повторял изображение ее прыжков. Женя шептала про себя, как будто заклиная судей:
– Флутц, флутц, флутц!.. – а Кира молчала, глядя на черное табло.

И оно вспыхнуло, заставив подруг вздрогнуть от неожиданности, и забурлил зал, и загудел невидимый голос откуда-то сверху:
– Файв-сэвен, файв-сикс, файв-файв, файв-сэвен, файв-файв, файв-сикс…

Жене показалось, что американка выиграла у Братской. Она не совсем еще понимала, что происходит. Кира вдруг побледнела, перестала улыбаться и изо всех сил прижала кулачки к груди, точно прыгала тройной. Женя взглянула на нее и вспотела от какого-то сладкого ужаса, не зная, что делать: плакать или смеяться.

Цифры на табло сменились – и Карасева прозрела. Сжав ладонь Братской, она завизжала, перекрывая шум зала:
– Кира!! Ты вто… ты все еще вторая!! Она третья!

Кира видела это, но не верила своим глазам. Четверо судей отдали пока второе место американке, а пятеро – пятеро ей, Кире Братской!!! Кира обняла Женю, и та почувствовала, что Братская снова дрожит – но теперь от ожидания чуда.
Выступала Рита Соловец. Но она не должна была обойти Киру, и Женя горячо зашептала:
– Ох, неужели ты…
Но Кира спешно оборвала:
– Щас, щас, ладно, щас разберемся!.. Дай хоть на Ритку-то поглядеть! – И Братская улыбнулась исподтишка своей розовой десной.

Соловец буквально прыгнула выше головы в тот вечер. Она тоже исполнила два каскада (правда, вторым прыжком оба раза шел двойной), но дело было даже не в этом. Она каталась удивительно артистично. К тому же, Рита прекрасно выполнила элемент, о котором – Кира знала – мечтала уже давно: волчок с руками за спиной. Поджав под себя свободную ногу, наклонившись всем корпусом вперед, она сомкнула кисти – и кружилась под чарующие звуки свирели, и летела надо льдом ее прозрачно-желтая, как пушок вербы, юбка. И – может быть, потому, что была блондинкой и всегда выступала в ботинках цвета беж, а может, просто потому, что каталась потрясающе женственно – Рита в этот момент программы вдруг напомнила Кире с Женей Марию Бутырскую. Кира была в восхищении и не скрывала его. Но гармония техники и артистичности непросто давалась Рите: во втором каскаде она неожиданно сделала между прыжками тройку – она, конечно, обрезала ее и выпрыгнула в воздух, но судьи заметили. И, как на грех, почти тут же сорвала прыжок во вращение: видно, нога попала в след чьего-то зубца, и Рита неуклюже, против мелодии, – лишь бы не упасть – прыгнула перекидной, но начала вращаться не сразу по приземлении, а чуть погодя. И судьи безжалостно сняли за каждую из ошибок по максимально возможному баллу, а некоторые по доброте душевной сняли и больше. И после того, как объявили безобразно низкие для такой программы оценки, Братская, горя от возбуждения, перехватила Соловец на пути в раздевалку:
– Ритка, ну, ты даешь! Ну, ты могёшь! Классно!! Не расстраивайся! Ты клево каталась!! Ну, все равно они все козлы!
Рита грустно обнялась с ней.
– Козлы?.. Я шестой буду, а ты-то бронзу получишь!
Кира – должно быть, впервые в жизни – не нашлась, что ответить.

В зале стояла мертвая тишина. Приготовилась выступать японка Фугиро Макото. Маленькая, приплюснутая, на кривоватых ногах вышла она на лед – и куда только все исчезло, когда начала танцевать! Женя с Кирой были буквально заворожены ее катанием, а Инесса Степановна кивала в такт блестяще исполняемым элементам. И поделилась:
– У нее, кстати, тренер наша… Ляля Морозова.
– Так я и знала! – радостно отозвалась Кира.

После ошибок, допущенных Кейт Вэст, японка имела все шансы на золото, и на ее маленьких плечиках лежал непомерный груз ответственности. Она каталась под вальс Доги, и каталась до восхищения артистично, демонстрируя высший класс техники, и лишь немногие понимали, какой серой бледностью бледно сейчас ее лицо под слоем яркого макияжа. А сколько нервных клеток умерло в этих руках, плавный взмах которых заставляет аплодировать зал, руках с дрожащими пальцами и влажными ладонями!

Растяжка японки не была выдающейся, но зато глубоким и уверенным было ребро. Сильные, жилистые ноги привычно толкали лед, и японка легко крутилась в тройных прыжках. Она выполнила два каскада три плюс три: тройной лутц – тройной риттбергер, тройной тулуп – тройной тулуп. Зал принимал великолепно. Фигуристка выполнила бедуинский в либелу и крутила ее чуть ли не десять оборотов; заклон с коньком к голове и такую дорожку шагов, от которой у всех, кто сидел в зале, захватило дух. И в конце программы, наверное, боясь, что сердце разорвется в груди, Фугиро, отчаянно скалясь в намертво вцепившейся в губы улыбке, вспорола зубцами податливый лед – и взмыла свечкой, завертелась в акселе, и приземлилась, и выехала, и зал загрохотал. Но он только хлопал, он не понимал, что это был тройной аксель!
– С ум-ма сойти! – прошептала Кира. – Ну, дает!

А в самом конце, в комбинированном вращении, она выполнила тайную мечту Братской – бильман со сменой ноги, а за ним – колечко, и в конце – винтик: все быстрее, быстрее и быстрее, а потом, когда умирали последние звуки вальса, раскрыла руки и плавно остановилась, поднимая лицо к небу – и зал не дал мелодии раствориться до конца: он взорвал воздух криками, лавиной аплодисментов – и встал.

И японка кланялась, прижимая руку к сердцу, к красным вставкам на груди мокрого черного костюма, и зал аплодировал стоя. И загорелось табло, и голос с неба подтвердил:
– Файв-найн, файв-найн, файв-эйт, файв-найн, сикс-зэро, файв-найн, файв-найн, сикс-зэро, сикс-зэро!..

Зал орал, зал аплодировал неистово. Она заслужила свое золото! Хлопали зрители, хлопали судьи, хлопали фигуристки и их тренеры, хлопали Женя с Кирой…

Соревнования закончились, и все стало очевидным.
– Бронза! – сказала сзади Инесса Степановна.
– Бронза! – глядя в зеленые глаза подруги, подтвердила Женя. А Кира, будто только что осознавшая, что получает медаль на первом же в своей жизни чемпионате мира, взвизгнула и полезла целоваться со всеми, кто попадался под руку. Целовалась с Женей, с Инессой Степановной, с серебряной медалисткой Кейт, с Ритой Соловец и даже умудрилась заключить в объятья шедшую в раздевалку Макото, всю в слезах счастья, и та ответила восторженным поцелуем. И далеко, на другой стороне катка, невидимый им, в комментаторской будке улыбался и шутил Тариэль: он знал, что через несколько минут Кира расцелуется и с ним. Он был рад за нее. И побаливала немножко затекшая нога – травмированная нога, из-за которой Тариэлю пришлось пропустить целый сезон. Сейчас как никогда ему было жаль этого, и он даже не мог сказать точно, почему.
На церемонии награждения Кира сияла так, будто именно она победила и именно в ее честь звучит над катком гимн Японии.

…Тариэль действительно умудрился выловить Киру с Женей. Кира тут же кинулась на него и расцеловала в обе щеки. Женя стояла рядом и улыбалась. Тариэль обернулся к ней:
– Ну как, понравилось?
Женя рассмеялась:
– Ужасно!
– Ну, не совсем ужасно-то было! – захохотала Кира, сжимая медаль. – Ну вот! Теперь показательные выступления – и домой!
– Пресс-конференция еще, не забудь, – мягко улыбнулся Тариэль. – И допинг-контроль…
– Ах, да! – кивнула Кира. – Ну что ж, придется!..
– А вы пригласите меня, когда будете вместе выступать? – глядя на Женю, вдруг спросил Тариэль.
– Ага, непременно! – ответила сбоку Кира.
«Чего он смотрит? – подумала Женя. – Не хватало еще, чтобы он жил где-нибудь рядом!»
– А Вы тоже из Питера?
– Да. Родился в Ленинграде, вырос в Петербурге. Хотя мама моя грузинка.
– Да? – следя больше за Кирой, любовавшейся медалью, чем за ответом Тариэля, удивилась Женя. – А по Вам не скажешь…

Даже бесцеремонная Кира прекратила разглядывать медаль, и до Карасевой дошел смысл только что сказанных слов. И Женька ужаснулась. И, ужаснувшись, покраснела, как краснеют только блондинки: сразу и вся. А Тариэль захохотал. Женя сквозь выступившие слезы стыда смотрела на него: ну, взаправду, какой он грузин?.. Глаза, правда, большие, карие, волосы черные. А нос – самая обычная картошка, ну хоть тресни!
– Тарик, приходи завтра на показательные! – пригласила Кира.
– Непременно! – улыбнулся Тариэль. Но улыбнулся не ей, а Жене. И Жене показалось, что он смотрел так, словно это она, Карасева Евгения Борисовна, выиграла бронзу… Но Женя больше, конечно, не краснела – просто улыбалась смущенно и слегка неуверенно.

* * * * * *

Вечер закончился сильно за полночь. Кира с Женей пригласили в номер Риту и Тариэля. Посидели, выпили, обмыли Кирину медаль. Кира так и не снимала ее в течение всего застолья. А потом, когда, извинившись, распрощался Тарик и ушла, безуспешно пытаясь не зевать от переусталости, Рита, Кира принялась скакать по номеру с воплями: «Ра-си-я! Ра-си-я! Зе-нит – чемпион!!», а потом, разойдясь, забралась на кровать и начала прыгать на ней, сжимая в руке медаль. Женя хохотала, откидываясь в кресле. Однако после особо эффектного подскока Кирина голова оказалась в опасной близости от потолка, и Братская, испугавшись за потолок, постепенно прекратила буйствовать. Она села на кровати, свесив ноги, и стала стаскивать носки и треники.
– Щас, наверное, лягу и тут же отрублюсь, – зевая, сказала она. – Я так устала!
– Еще бы! – кивнула Женя. В голове немного шумело и хотелось спать. Она тоже собралась ложиться, но тут Кира задала на редкость неудачный вопрос, и нарыв в Женькиной душе прорвало. Но он и так зрел слишком долго. А Кира всего лишь спросила:
– А что, понравился тебе Тарик?
– Нет, – помотала головой Женька. – Нисколько.
– Шутишь? – шевеля пальцами ног, фыркнула Кира.
– А вот и нет! – Женя рассердилась и встала с кресла, покачнулась и осторожно пересела на кровать. – Нет…
– Да брось ты стесняться, здесь все свои! – стягивая футболку, хихикнула Братская. Тускло блеснул крестик и закачался над маленькими тугими грудями. – В него все влюбляются с первого взгляда.
– Не спорю, – наклоняясь вперед, пробормотала Женя.

Она смотрела на голую Киру, и в затуманенном мозгу проплывали воспоминания. Кира на льду, в трениках с лампасами… луч на пыльном носу оленя… теплая Кирина рука и параллельный риттбергер. И почему-то – взгляд Тариэля… Она подняла глаза – и полоснуло по нарыву в душе лезвие обнажающей розовую десну губы. Женя закрыла ладонью лицо, мотнула головой – и всхлипнула.

Кирина улыбка вмиг погасла.
– Женька!.. Ну, ты… ты чего?.. У-уй, кажись, надрались мы с тобой!
Женя помотала головой, давясь слезами.
– Я… у… м… Я не пьяная, я… – она рывком подняла лицо, и по щекам одна за другой покатились слезы. Рот ее дрожал; глаза, блестящие, с сумасшедшинкой, глядели прямо на Киру. Судорожно вдохнув, Женя зарыдала, выплескивая слова на ошарашенную Братскую:
– Я… понимаешь, Кира, не могу я… в Тариэля!.. Не могут мне… мне все они не нравятся!.. Больная я! – она сжала кулаки от отчаяния, взмахнула ими у висков, хлюпнула, захлебнулась и проревела:
– Кира-а!! Извращенка я! Лесбиянка! Я, может, одну тебя люблю, Кира-а!! О-о-о!…
И Женька разревелась так, что больше не могла говорить. Кира вдруг услышала, как шумит и воет ледяной ветер в кромешной тьме за окном. И увидела – как в первый раз в жизни – тусклый, мертвенный свет лампы над журнальным столиком, где все еще стояли стаканы, валялись корки и недоеденные куски ветчины. А над всем этим рыдала, раскачиваясь, полупьяная Женька. И Кира почувствовала, как по холодной спине бегут острые мурашки. Ей стало страшно. Торопливо, не попадая в рукава, она натянула обратно футболку. Белея в полумраке комнаты, похожая на привидение Одетты, Братская осторожно наклонилась к Женьке:
– Жень, а Жень!.. Ну, не надо… Не плачь… Что за глупости… Почему?.. Ты, как бы, вполне нормальная…
– Это ка… кажется так… только… – глухо ответила Женя. Ей теперь было стыдно смотреть на Киру, и она наклонила голову почти к самым коленям, так, что волосы закрыли лицо.
Братская хотела положить ладонь ей на плечо, как делала всегда, но, снова вздрогнув от колючих мурашек, опустила руку.
– Но ты же… не пыталась за мной ухаживать, в конце концов…
– Нет… Но это… внутри! Это… В душе, понимаешь?
– Понимаю…
Кира помедлила и села на корточки, чтобы видеть Женькино лицо. Ей было страшно увидеть его, но иначе разговаривать она не могла. Она подождала, пока дрожь отпустит горло, и спросила тихо:
– Женька, ну… кто тебе это сказал?..
– Я сама, – донеслось из-за волос. – Я сама по… няла. Я думаю о тебе… часто…
– Вот чудачка… Ну, и я о тебе думаю… И что из этого?
Женя вдруг вскинула голову, и Братская вздрогнула.
– Я ж не просто думаю, я…– и запнулась, а Кире вдруг захотелось закричать изо всех сил, вскочить и бежать, бежать, бежать прочь из этого страшного места, куда угодно, куда-нибудь! Но она пересилила себя, и только крепче сжала колени. Женя проглотила слезы и сказала:
– Мне с тобой всё… время быть хочется!.. Разве это не… не…
– Не... – помотала головой Братская, но слабо, неуверенно. В зеленоватых глазах отразился на момент животный ужас, вспучился волной и обрушился, разбился в брызги. Кира собралась с духом. – Ты же… смотря что ты, как бы, имеешь в виду…
Накатила вторая волна ужаса, и Братская поддалась ей: закружило, понесло, потащило куда-то вниз, вниз, вниз, на острые, как лезвия, скалы… Голос Киры почти дрожал, она спросила:
– Ты же не собираешься меня, как бы… правда?..

Жене было стыдно, и больно, и тяжело, что она не сдержалась и высказала все. Она не сомневалась, что теперь их дружба закончена, что Кира бесцеремонно вышвырнет ее из своей жизни. Кому нужна подруга-извращенка?.. Женя шмыгнула, растерла слезы по лицу. Собирается ли она топтать пепелище дружбы?..
– Не… Нет. Не собираюсь.
– Спасибо, – поблагодарила Кира. Помолчала и спросила тихо-тихо:
– А вообще ты… ты что, хочешь этого?..

Женю словно током ударило от этих слов. Она вдруг стала различать мир вокруг себя. Кружок света на столике, стаканы, ветчина на тарелке. И белая Одетта с перепуганными зелеными глазами между двумя смятыми постелями. До Жени вдруг дошло – так вспоминается давно забытое иностранное слово – что она никогда в жизни не хотела иметь никаких интимных отношений с Братской. И сейчас не хочет. От одной мысли о физическом контакте мороз драл по коже, и становилось худо. И Женя, удивленная этим открытием, ответила:
– Нет… Похоже, нет…
Кира вздохнула: как будто, связанная, лежала на рельсах, и поезд все-таки успел остановиться.
– Чудачка ты, – снова сказала Братская. – Это же дружба! Только не такая, знаешь, когда, как бы, табачок врозь, а настоящая.
– Да?.. – потрясенно спросила Женя. – Что, правда?

Ах, как же ей хотелось весь этот год, чтобы кто-нибудь убедил ее в том, что все в порядке, что она – нормальная!.. Как же ей хотелось услышать это слово – и как она не понимала…

– Да, конечно! А ты испугалась! Эх, ты! Тоже мне, нашлась извращенка! Ты же женственная такая! Куда тебе… Ну, какая из тебя лесбиянка? Ты же… Ты и лесбиянок-то, небось, близко не видела! – Кира все больше торопилась и сыпала слова. Пальцы ее дрожали.
– Нет, не видела, – созналась Женя, глядя на мир, который давно уже считала потерянным для себя, и в котором вдруг все перевернулось обратно с головы на ноги. Но она еще сомневалась. – А ты видела?..
– Видела, – соврала Братская. – Они совсем не такие! Эх, ты… Знаешь, что… давай-ка валерьянку – и спать, а?
– Давай, – механически, неожиданно для себя самой, согласилась Женя.

Кира достала из сумки валерьянку, кое-как выколупала шесть сплюснутых таблеток: три Жене, три себе. Налила воды в стакан и подала Жене:
– Держи…
Женя послушно проглотила таблетки и запила. Потом, как в тумане, молча разделась и легла. На душе было тепло и мягко, как бывало раньше, давным-давно. Женя заулыбалась безумной улыбкой, и стала понемногу засыпать. А Кира все стояла над нею в трусиках и белой футболке, со стаканом в руке. Стакан дрожал.
– Тебе не плохо?
Проваливающаяся в густую теплоту сна Женька с усилием открыла глаза и улыбнулась:
– Нет… Наоборот, мне хорошо…
И вдруг глаза ее снова испугались и заблестели влажным блеском. Она зашептала:
– Кира… Слушай – может, не надо все-таки танцевать вместе?.. Может, лучше…
– Не, Женьчик, – поторопилась успокоить ее Кира. И объяснила, тоже шепотом, – Танцевать будем просто непременно. Ты тогда точно поймешь, что фигня все это, что ты выдумала…
– Да, – Женя вздохнула. – Да… Двойной параллельный… – и заснула.

Кира, стараясь не шуметь, отошла и села за столик. Ноги у нее одеревенели. Она поспешно заглотила валерьянку, запила, поставила стакан и огляделась. Все было таким же, как всегда: и вещи, и свет, и смятые простыни на кровати, и спящая Женька, но Братской все равно было жутко. Она слушала, как Женя дышит во сне и, как загипнотизированная, смотрела на ее чуть-чуть поднимающийся и опадающий под одеялом бок. Кирино сердце билось, как перед выступлением... Господи! А если бы это случилось вчера?..
Она посидела еще, потом встала и босиком, на цыпочках, подошла к окну. За окном плыла полночная тишь. В вышине, над городом, тихо сияли звезды – так, должно быть, они сияют над любым другим городом мира. Звезды, может, и не так равнодушны, как кажется. Просто они далеко. Кира опустила взгляд на пустынные улицы. Здесь, в Осло, никогда не гасят на ночь свет в магазинах, банках и библиотеках, и неживые, замершие помещения всю ночь глядят на тротуары бельмами освещенных окон, и свет из них сливается со светом фонарей. Кое-где в жилых домах мерцали огоньки, и Кира думала, что, быть может, в каком-то из этих огоньков произносятся сейчас еще более тяжелые признания, а кому-то сейчас в тысячу раз хуже, чем ей. А звезды, если они пристально смотрели на Землю хотя бы день, видели и не такое…

Она медленно-медленно, чтобы не шуметь, опустила жалюзи и подошла к шкафу. Открыла створки и тихо закрыла их; с кресла исчезла тяжелая сумка – и тихонько щелкнула, закрываясь, входная дверь.

А Женя ничего этого не знала: она спала и улыбалась во сне. Ей снилась жилистая буква «Ц», исполняющая каскад три плюс три, и две маленькие буковки «а», с радостным писком взмывающие в небо в параллельном двойном риттбергере. И у одной из буковок – Женя хорошо разглядела – были почему-то глаза Тариэля…

* * * * * *

О ночном происшествии подруги постарались забыть как можно скорее. Так забывают выдранный зуб: пока он гнил, разрушался и болел, помнили ежечасно, а едва выдрали и поджила маленькая ранка – забыли. Память о боли изглаживалась, как все дурное. Кира с Женей совместными усилиями вытащили такой зуб из своих отношений – и постарались забыть о нем. Один раз только, уже в Санкт-Петербурге, пришлось вспомнить: купили газетенку со статьей. Как ни странно, статья была правдивой. Она была посвящена фигурному катанию вообще и Кире в частности. Вверху газетного листа размещалась фотография победителей на пьедестале, внизу – Братская, целующаяся с Макото. Кира долго хихикала, глядя на фотографию:
– Ой, мамочки!.. Прелесть какая!..
Даже Инесса Степановна (Кира приволокла газету на тренировку) улыбнулась:
– Что было, то было. Полезла, как Брежнев, со всеми целоваться – так и не пеняй на зеркало!..

Что было, то было, это точно. Статья кончалась словами: «…зажегся свет. Кира Братская глубокой ночью пришла на каток – и танцевала почти до утра, одна. Танцевала от счастья. И мы верим, что у нее большое будущее. Ведь ночью, тайком от всех, она как минимум десять раз прыгнула каскад три плюс три. А выразительности танца можно было только позавидовать. Молодец, Кира! Так держать!»
Жене стало стыдно, когда она дочитала. Она обо всем догадалась. Еще бы в этом ночном катании НЕ БЫЛО экспрессии! Щас. Держите карман шире. Женя помнила, как Кира говорила в самом начале их знакомства: «Случается иногда клевое чего-нибудь или, наоборот, такой звиздец, точно кирпич тебе на бошку сбросили…». Женька, конечно, не хотела. Но кирпич скинула отборный – мало не показалось. Что было, то было.

…На десятое марта был назначен ледовый вечер, посвященный женскому дню. Кира с Женей между собой называли грядущее выступление не иначе как «День Великого ПДР». В ПДР, разумеется, зашифрован был все тот же параллельный двойной риттбергер. И до этого значимого дня оставалось чуть больше двух недель… Теперь подруги ездили на лед ежедневно, доводя привычные движения танца буквально до автоматизма. Но впереди (как это ни казалось невероятным!) были и два воскресенья. Одно из них девушки провели на выставке современного искусства. Пошли не одни: с Тариэлем. Как это получилось, Жене до конца выяснить так и не удалось – то ли Тариэль первый позвонил Кире, то ли Кира Тариэлю – в общем, в результате договорились встретиться, чтобы культурно провести время. Женя терпеть не могла современное искусство, но ей, по большому счету, было все равно, куда идти отдыхать: главное, с Кирой. Они довольно долго бродили втроем по галерее, посмеиваясь и обсуждая непонятные творения, случайно названные живописью, и Женя не знала, что вся, до последнего волоска прически, отражалась в карих глазах Тариэля.

В понедельник предстояло репетировать уже в костюмах. Кира с Женей заказали их еще до отбытия в Осло, и по приезде после нескольких примерок получили на руки. Братская была в неописуемом восторге. Костюмы представляли собой стилизацию под советскую школьную форму. Расчет строился на том, что в зале будут в основном сидеть дамы бальзаковского возраста с детьми, и один вид старой формы выжмет из этих дам по крайней мере по одной сентиментальной слезе. Посовещавшись с Инессой Степановной, девушки добавили в комплект гольфы и белые банты.

Во время выступления не должно было случиться никакой неожиданности вроде сползшего гольфа или соскользнувшего с волос банта. Впрочем, у Жени ленты вплетались в коротенькие косички и потому проблем с ними не возникало. Женя с косичками боялась смотреть на себя в зеркало: оттуда выглядывало что-то глупое, перепуганное, ушастое и хвостатое. Самыми страшными, впрочем, были прикрытые челкой морщинки. Они совершенно не были заметны, но Женя помнила, что они там. Откуда они взялись в неполные девятнадцать лет, Женя не знала.

Костюмы были сшиты идеально и сидели, как влитые. Коротенькие платьица темно-бордового цвета (такой цвет почему-то без конца добавляли раньше в наборы школьных акварелей, хотя раскрашивать им было решительно нечего) с длинными рукавами и белыми манжетами, и белые переднички. Сначала рукава хотели делать сплошными, но быстро стало ясно, что они «перевесят» коротенькие юбки. И решено было на основу телесного цвета нашить причудливым узором темно-красные лоскутки от манжета до самой проймы, и оживить кое-где блестками. Так и сделали – вышло замечательно. Передник был сшит из такой легкой ткани, что его, скомкав, при желании можно было уместить в кулаке. Однако главным достоинством передника было, что завязывался он, как настоящий. Словом, костюм действительно походил на школьную форму.

Десятое марта приближалось. Женя думала, что Кира нарочно заставила ее танцевать тогда, в Осло, перед зрителями. Она как будто знала, что партнерша от волнения может сорвать самый ответственный элемент, что и произошло в Норвегии. Зато теперь, благодаря ценному опыту, Женя не боялась, и настроена была более чем решительно.

Впрочем, Кира договорилась с подругой: если Женя почувствует, что не может идти на двойной, перед началом выступления должна будет сказать ей об этом. Братская даже придумала пароль и отзыв на случай, если придется обсуждать сей животрепещущий вопрос в опасной близости от Инессы Степановны. Кира должна была спросить: «А кстати, как поживает твой хомяк?», а Женя ответить: «Нормально!», если готова к прыжку, а если нет, сказать: «У меня не хомяк, а морская свинка…»

Карасева пыталась убедить Киру, что разговоры о морских свинках за тридцать секунд до выхода на лед несколько неуместны, но та лишь рукой махнула:
– Зато прикольно!
И улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

…Десятого, в полседьмого вечера, девушки стояли у бортика и с затаенным волнением наблюдали за выступлениями других фигуристок и фигуристов. Выступления перемежались играми, розыгрышами и викторинами, и представление действительно получалось красочным. Подруги делились впечатлениями.
– Детей полный зал… – говорила Женя.
– Это хорошо! Им всегда нравится.
– А не заскучают?
– Хе! Хлопать будут так, что музыки не услышишь! – пообещала Кира. Губа ее взбежала вверх, десна засмеялась, и смеялась долго: долго Кира не решалась сказать то, что на полном скаку влетело в голову. Но все-таки сказала:
– Особенно, конечно, обрадуются, если мы с тобой… – она спешно оглянулась и, хихикнув, понизила голос:
– Синхронно исполним параллельный грохбергер!..
Женя нервно засмеялась и ответила:
– Больше всех, конечно, Инесса Степановна обрадуется… хоть она и не дети!

Да, конечно, это были не соревнования! Это был праздник. И лед сверкал зовуще и весело, и в воздухе летали серпантинки смеха, и не тянулись из угла в угол катка едва выдерживающие нервы. Конечно, подружки волновались – но Женька даже сама себе удивлялась, как мало она трясется. Точно весь зал – старые знакомые. С одной стороны, конечно, Женя боялась ошибиться, но с другой – в сердце подпрыгивала мелкая, но до ужаса отважная мысль: «Ну, щас они у нас обалдеют! Щас мы им тако-ое покажем!!» И мысль эта подбадривала, подхватывала и несла.

Женя украдкой посмотрела на Киру. Права была Кира, наверное. Все у нее, у Женьки, внутри нормально. И придумана была вся история болезни от начала до конца. Да и болезни-то самой не было. Неужели ж бывает такая близкая дружба? Посмотрим еще, как примет зал это выступление!

И вот уже надеты костюмы, уже десять раз проверено, все ли на месте, все ли в порядке. Уже вот-вот должны объявить номер – и Инесса Степановна стерегла каждый вздох, каждый взгляд своих подопечных, и время от времени подбадривала их. У нее, как всегда, получалось здорово, но Женя все-таки немного боялась. Несильно, правда – так она в детстве боялась сдавать анализ крови. А тренер говорила:
– Не волнуйся. Самое страшное – это выйти на лед. А дальше все само получится.
– Угу, – кивала Женя и старалась не думать про параллельный грохбергер.

Совсем перед выходом Кира осведомилась:
– Слушай, Женьчик, я забыла спросить-то: как поживает твой хомяк?
– Да вроде нормально… – ответила Женя и почувствовала, как подмышками выступает пот. И с перепугу добавила:
– Только у меня не хомяк, а эта… морская свинка…
Инесса Степановна слушала этот бред очень внимательно. Кира сделала удивленные глаза, чуть помедлила, подбирая слова, и сказала:
– Ты же говорила, что у тебя хомяк!..
Женя глупо улыбнулась и махнула рукой:
– Да неважно. Все равно он… прекрасно себя чувствует!..
Кирина губа вспрыгнула, и она засмеялась:
– Это заме-ча-тельно!
Инесса Степановна только вздохнула.
Женя хихикнула – но тут же смолкла. Их объявляли.
– …фигурного катания Евгения Карасева и чемпионка Европы, бронзовая призерка чемпионата мира Кира Братская! Тренер – Инесса Корнеева! Пригласим подружек!
Ведущая захлопала, стараясь не уронить микрофон, и зал отозвался аплодисментами.
– Ну, дети, держись! – сказал откуда-то голос Инессы Степановны. И Женя даже не поняла, кому была адресована эта фраза – залу или им с Кирой, но засмеялась и, сжимая руку Братской, выскочила на лед.

Зрители аплодировали. Девушки, улыбаясь – Кира довольно, Женя смущенно – помахали залу и, держась за руки, остановились у бортика в ожидании музыки.

Женя старалась не глядеть на забитые до самого потолка трибуны, но больше глядеть было не на что: трибуны были повсюду, и оттуда глядели на лед сотни любопытных глаз. Представление проходило в Ледовом Дворце, и внешне зал был похож на те, где лезвия Киры резали тонкую пленку натянутых нервов, но сейчас все было совершенно не так. И Женя успела с удовольствием подумать: все-таки здорово, что это не соревнования! Она привычно сжимала Кирину ладонь, и из нее, как всегда, перетекал в Карасеву горячий ток желания танцевать – и побеждать, несмотря ни на что.

Зашумело в динамиках, где-то наверху – и разразился ливень звуков, таких вызубренных и таких незнакомых. Женя даже вздрогнула от неожиданности. Звуки рассыпались, поскакали по льду – Женя бросилась ловить их, механически отсчитала такты: тра-та-тА-та, тра-та-тА-та! Тра-та-тА-та, тра-та-та! – и они с Кирой, крепко держась за руки, понеслись от бортика в центр льда.

И неважно, что иностранная песня была о любви, что лед был исцарапан и звук из колонок глуховат – Женя с Кирой танцевали номер о себе самих, быль о настоящей дружбе, и так танцевали, что зал понял это.

Они обе уже не видели зрителей: так было проще. Но чувствовали спиной затаенное дыхание зала, восхищенные детские глаза, ладошки, хлопающие в такт с музыкой. Вылетев в центр катка, девушки разжали руки – и Кира тут же легко хлопнула Женю по плечу. Взмах кисти, игра блесток – Братская, набирая скорость, мчится по гиперболе, а Женя за ней, все быстрее и быстрее. Догоняет и «пятнает» – Братская стремительно оборачивается: взлетает передник, взлетает юбка. Глаза блестят, и улыбается десна, и трепещут огоньки в блестках. Кира хватает теплой ладонью Женькину руку и – раз! – вертится под ней, как в вальсе. Они смеются: ведь это игра! Взмах рук, кивок головы (подскакивают банты): «Давай в ладошки!» – и подруги играют в ладошки. Но Кире надоело – и она перебегает к неизвестно откуда взявшимся на льду классикам, и скачет по ним, улыбаясь, с одной ножки на другую. И зал знает, что нету на льду никаких классиков – но они видны под лезвиями Киры! А Женя – руками: «Ах, так?» – и выхватывает скакалку. И скакалки тоже нет – но хлопают ребята, хлопают взрослые, и Женя прыгает через скакалку раз, и два, и три, – но незнакомый парень поет сверху, предупреждая:
– Only you can turn my life... – и брошена игра, и Кира с Женей мчатся вперед, без оглядки, мчатся рядом, чувствуя друг друга, и считает мгновения невидимый певец:
– Touch in the...
Взмах – на долю секунды прерван свист лезвий –
– ...night! –
– позади первый перекидной!
Женя помнит: вот сейчас – сложно: ласточка вместе, бок-о-бок, держась за руки – и партии их расходятся. Кира ловит Женину ладонь – и поют дуэтом лезвия в ласточке. И – сложное: по команде певца:
– ...so lucky in lo-ove... –
– разжимаются руки, и Женя останавливается, а Кира мчится дальше. И Женя в недоумении. Женя бросается за подругой – но нет, не догнать! Братская заходит на флип. А Женя мечется: то побежит вперед, то остановится, то сожмет кулачки на груди, то протянет руки к Кире – а то вдруг схватится за голову…

Переживать за Киру не нужно: она уверена в своих силах, сконцентрирована на танце и полна задора. Раз! – вспыхнули искорки льда, разлетелись детальки юбки, подпрыгнули бантики и – на место: есть тройной флип!
Дразнит, убегает Кира, мелькают ноги в белых гольфиках. Женя кидается за подругой, и протягивает к ней руки, скользя в полушпагате, но та по-прежнему не замечает ее. Миг – и снова прервалась песенка Кириных лезвий: мах ногой – и тройной сальхов!

Женина кожа горяча и влажна, дыхание летит через рот, хоть и нельзя, и Женьке кажется, что из одежды на ней только коньки, да и те прикипели к ногам, стали их продолжением. Она раскрывает губы, хватается за голову и, перегибаясь назад ниже, ниже, ниже, кружится на месте. Весь зал сливается в бегущую серую стену, и только слышно, как бьется сердце и как добрый голос подсказывает, ведет к нужному моменту:
– Deep inside my heart like the inner light!
Закончено вращение. Женя грустит. Но вот Кира уже рядом с ней, и радостно блестят глаза, и горят пятна на щеках, и смеется десна. Она протягивает руку – и Женя сперва не верит своему счастью, а потом – энергично подает свою. И Кира указывает прямо в солнца прожекторов: «Побежали! За мной!».

И снова они бегут вместе вперед, чувствуя друг друга. Сейчас – самое, самое… Ах, бьется, замирает сердце – но вовсе не от страха!

Колотится сердце, и влажнеют ладони, и мозг старается удержать:
– ...my life, turn it just...
Собраться! Поворот, внешнее ребро –
– ...this way... –
С Кирой – отвела руку назад! С Кирой – левую ногу перед правой, носок внутрь,
И
– Touch in the night! –
Сжаться резко, до упора, – толчо-ок!! – и вверх; и – ветер, и все исчезло:
– Тук-тук! – сердце –
– шмякнула по лицу косичка с мягким бантом –
Выехали!!!

Вернулся на место исчезнувший мир. И в нем – счастливый визг лезвий, визг и овация зала, радостный голос:
– It feels like heaven!.. Touch in the night!
И Женя, не выдержав, взмахнула рукой: «Есть!!» И вдруг увидела на мгновение: бортик, двери, незнакомые лица – и Инесса Степановна! Инесса Степановна с вытянутыми вперед руками, и большие пальцы ее оттопырены: «Молодцы! Высший класс!» Ура! Она довольна!!

И Женька счастлива. И Кира тоже. И они смеются – теперь уже по-настоящему! – и снова играют в ладошки, а потом разбегаются в разные углы катка и, съезжаясь, на всей скорости ударяют ладонью о ладонь друг друга. Вновь разъехались – и вновь стремительно летят в центр. Захватились руками, закружились вместе на льду – только искры летят из-под лезвий! И так, смеясь, снова на полной скорости через весь каток – то Кира чуть впереди, то Женя – не разнимая рук. Разворот – расцепились, и спиной, и лицом, и вновь:
– Touch in the... –
Прыжок! –
– ...night! –
Есть перекидной!

И последнее – параллельное вращение!.. Сложное жутко – но именно о таком мечтала Кира! Женя научилась, и вот теперь –
– прогнуться назад, вращаясь; подтянуть ногу выше, выше, как можно выше и схватиться горячей рукой за лезвие и – вверх, вверх, вверх!

Несколько секунд вращения – и разжаты пальцы, и нога опускается на лед, и зрители кричат и хлопают в восторге и – последний штрих (Женька успела поймать смех в зеленых глазах, острую черточку верхней губы): бешеный винтик – и –
– Tonight!..

Покатился последний звук песни – и не успел добежать до конца: зрители устроили овацию. Женя с Кирой вдруг увидели, как много этих зрителей, какой лавиной сыплется с их ладоней радость, и догадались, что теперь уже все, все-все позади, даже двойной риттбергер! – и, совершенно обезумев от счастья, бросились друг к другу в объятья и засмеялись, стискивая друг друга…

Но это был не конец. Откуда-то сверху, усиливаясь, множась, полетело:
– Бра-во!! Браво!
– Браво! – крикнула слева какая-то женщина, и…

Школьники, занимавшие почти целую трибуну, вдруг, остервенело хлопая, вскочили с мест, и продолжали хлопать стоя, и продолжали кричать; а за ними встали их родители, и тоже хлопали, и весь зал хлопал, хлопал и хлопал, как хлопают оперным певцам, как хлопают чемпионам!..
Женя так обалдела и растерялась, что заплакала, как ребенок – стыдясь, закрывая глаза ладонью. И Кира тоже не сдержалась: заверещала, сжимая голову руками, заверещала так, как не позволяла себе даже после побед в соревнованиях!
Этот восторг, эта овация – это было даже больше, чем медаль!
– С ума сойти! – вопила Кира. – Мамочка моя! С ума сойти!
Женя рыдала. Они обнялись, раскланялись, обнялись снова… И только после третьего поклона зал отпустил их.

Перепрыгнув бортик, Кира чуть не сбила с ног Инессу Степановну – бросилась на нее и расцеловала в приступе счастья. Тренер улыбалась.
– А что, мы и впрямь неплохо?.. Неплохо, да? – торопливо спрашивала запыхавшаяся Братская.
– Ну, вы же видели! – засмеялась тренер. – Правда. Правда неплохо.
А Женя вдруг заметила, что за спиной Инессы Степановны, улыбаясь, стоит Тариэль. И вскрикнула:
– Тариэль! – и сама испугалась своего счастливого голоса. Тариэль подошел к ней. Женя нетерпеливо спросила:
– Ну, как? Понравилось?
– Еще бы! – снова глядя прямо в блестящие Женькины глаза, ответил Тариэль. – Я догадывался, что это будет… – он усмехнулся, – грандиозно, и потому все снял...
И тут только Женя увидела, что в своих больших ладонях Тариэль держит видеокамеру.
– Ой! – сказала она, оборачиваясь к Братской. – Ой! Кира, нас с тобой на видео засняли!
Кира, только в этот момент заметившая Тариэля, прыгнула на него и принялась обнимать.
– Ой, Тарик! Тарик, как здорово! Ой, покажешь? Да? Покажешь? Я у тебя перепишу, если хорошо, и Лешке покажу – а то он не смог прийти… Ой!! Классно!!

В конце шоу Киру с Женей ждал еще один сюрприз. Спонсоры программы подготовили призы выступавшим. Но, конечно же, не всем – тем, кто больше всего понравится публике. И после оваций, устроенных «Подружкам», сомневаться в лидерстве Братской и Карасевой было бы неразумно. Сам губернатор в конце праздника вручил фигуристкам музыкальный центр и денежный приз, пошутив, что это – за вклад в развитие культуры города. И пожал руку сначала Инессе Степановне, потом Кире с Женей. Кире с тренером было не в диковинку, а для Жени это стало дополнительной каплей в чашу полного обалдения. Тариэль аккуратно заснял награждение на видео. Подруги знали, что их снимают, но им уже не было никакого дела до того, как они двигаются, говорят и улыбаются. Уже все, что нужно, было сделано.

После того, как все закончилось, фигуристки пошли в раздевалку. Она была набита битком: все копошились, сгибались и выпрямлялись, и незанятый стул отыскать было крайне трудно. Однако раньше, чем довольные чемпионки нашли стул, их догнала по какой-то причине задержавшаяся у бортика Инесса Степановна. Она спешно подошла, полуулыбаясь сжатыми крашеными губами, и молча схватила Киру за ухо. Кира взвизгнула, громко засмеялась и пригнула голову с бантиками. Тренер выпустила ухо Братской и дала своей воспитаннице крепкий подзатыльник.
– Это тебе за риттбергер, поганка! – но губы ее улыбались.
Кира взглянула снизу вверх, прищурилась, и взбежала губа:
– Паси-ибо!.. Инес Степанн, а он синхронно вышел?
– Вполне! – призналась тренер и устало вздохнула.

* * * * * *

Подруги еще долго делились впечатлениями и все никак не могли наговориться, точно не виделись месяца два. В этот раз Кира не предложила, как обычно, «дернуть в ресторанчик», так как ужасно устала, но поговорить была не прочь. Инесса Степановна уехала, и постепенно расползлись участники шоу, а Кира с Женей и Тариэль все стояли и говорили в вестибюле. Тариэль подбил девушек на то, чтобы они завтра же вечером приехали к нему домой посмотреть запись. Фигуристки в пьяном угаре своего восторга охотно согласились: завтрашний день казался чем-то необыкновенно далеким. Карасева, опьяненная своим дебютом, совершенно расслабилась. Она давно, еще в Осло, перешла с Тариэлем на «ты», а в этот вечер совершенно нагло назвала его раз: Тариэльчик. А Кира на это почему-то рассмеялась детским, счастливым смехом.

В конце концов Тариэль предложил Жене подвезти ее до Старой Деревни. И Женя махнула рукой: ну что ж, она не против… Пора было расходиться, и Кира клятвенно пообещала, что завтра приедет к Тарику смотреть запись, а заодно взяла клятву с Жени, что она поступит точно так же, и с Тариэля – что он не провалится сквозь землю в ближайшие двадцать четыре часа. И только тогда подруги распрощались до следующего вечера, и Кира укатила на своей иномарке, а Женя уехала с Тариэлем.

…Сидя в салоне машины, провожая взглядом ночные огни Петербурга и вспоминая по минутам уплывающий в вечность день, Женя вдруг расплакалась. Тариэль испугался не на шутку: остановил машину и обнял Карасеву за плечи:
– Женя!.. Что случилось?.. Что такое?.. Ну, что ты!..
Женя взглянула на него мокрыми глазами. Свет фонарей, скупо падавший в салон машины, вычерчивал глубокие складки у губ Тариэля. И, слишком слабый, никак не мог согнать тени с его лба: они, сжимаясь, гнездились в ложбинках таких же, как у Жени, намечающихся морщин. Тариэль был бы некрасив, если б не его глаза, не этот добрый, отеческий взгляд. Женя вздохнула:
– Нет, все… все в порядке. Я… от радости, – и улыбнулась.
– По-моему, это все-таки лажа, – мягко возразил Тариэль. – А?
Женя посмотрела ему в глаза.
– Нет, нисколько. Просто… Просто все так потрясающе получилось! И так… неожиданно…

По Жениной щеке прокатилась последняя, запоздавшая слеза. Тариэль очень осторожно, но по-мужски неуклюже провел пальцами по Жениной коже и стер эту слезу. Женя промолчала.
– А знаешь что… Давай поедем сейчас в ресторан! – вдруг предложил Тариэль. – Или в клуб, или… куда-нибудь! Поехали! А?..
Женя молчала долго-долго, чему-то улыбаясь. Потом подняла глаза и ответила:
– А давай!

Тариэль развернулся – и они поехали в ночной клуб. Там и сидели, отмечая Кирин с Женей успех, до самого утра, пока Женя не начала откровенно засыпать. Тогда, в пять часов, Тариэль отвез ее домой, на Старую Деревню.
– Спасибо, Тарик, – подпирая стенку в прихожей, пробормотала Женя. – Завтра… то есть сегодня, увидимся…
– Непременно, – пообещал Тариэль и, нагнувшись, быстро поцеловал Женю в щеку, совсем близко к губам. – Ну, до сегодня! – и вышел, и застучали по ступенькам, торопясь, его шаги.
Женя не нашла в себе сил даже умыться и, с трудом стянув одежду, повалилась спать.

…Рано утром (около часу дня) Женю разбудил телефонный звонок. Мать, хмурясь, позвала:
– Иди, тебя Кира.
Женя стекла с кровати, подползла к аппарату:
– Але…
– Женьчик, привет! С добрым утром! Неужели я и тебя разбудила?
– Да не-е… – нечленораздельно промычала Карасева. – Я… уже… почти…
Кира на том конце провода заразительно засмеялась.
– Женька, ой, Женька, я прям летаю со вчерашнего дня! А сегодня – слушай, я сегодня всех бужу! Сначала – мужа разбудила, потом Тарику звонила – а он тоже спал, представляешь?..
– Ничего удивительного… – начала Женя, но Кира перебила:
– Знаю-знаю! Он мне все так вежливо рассказал, как бы, – она смеялась в трубку, – вот, а потом и говорит, тоже вежливо: слушай, говорит, Братская, пожалуйста, если не трудно, прогуляйся до попы – я, грит, спать хочу!! – и Кира залилась смехом. – Ну вот, я уж ждала-ждала, чтобы тебе позвонить – так нет, все равно разбудила!
– А-а… – протянула Женя. – А что такое… Чего ты Тарику-то звонила? Ты не пойдешь, что ли, сегодня?
– Ну, Женьчик, – удивилась Кира. – Глупые вопросы у тебя какие. Я ТЕБЕ звонила. Понимаешь? Не понимаешь. Ну, я думала, что ты – там…
От такого заявления Женя проснулась в один момент.
– Кира!
– Но я всегда знала, что ты особенная… – сладко пропел в трубке Кирин голос, и Женя явственно увидела эту картину: Кира в кресле, с поджатой под себя ногой, с трубкой в руках, наклоняется вперед, и скачет озорная хитринка в зеленоватых глазах. – Ладно, Жень, я чего звоню-то: в мае в Москве будет проходить нечто похожее, вот, только к последнему звонку, как бы, приуроченное. А один из этих, ну, организаторов вчера в зале сидел и кипятком писал. Ну, он вчера с Инес Степанной говорил – короче, он нас приглашает… Вот я и звоню: ты как, согласна?
– Спрашиваешь! – бодро ответила Женя.
Да, она помнила про сессию в каком-то там июне, но что за пустяки, в конце концов – сессия!
– Ну, вот и славненько! Ой, Женьчик, какие мы с тобой все-таки молодцы! Ну все, ладно, я за тобой вечером заеду. Во сколько у нас это кино? В семь?
– Да…
– Ага, в семь… Ну ладно, Женьк, до скорого!
– Пока…

Да уж, кино! Женя положила трубку и улыбнулась. Подумать даже страшно: ведь ничего этого могло не быть, если б Кира тогда не подошла к ней! Ой, нет, погодите! Если б… Если б не растаял каток на Елагином – раз. Если б работал дешевый – два. Если б ее задушила жаба платить триста двадцать рублей за час… Если б она пришла раньше или позже… Если б сразу побежала брать автограф! Ничего себе!
«Судьба!» – с улыбкой подумала Женька и бодро отправилась в ванную.

* * * * * *

«Кинотеатр» был устроен на славу. Тариэль, как выяснилось, кроме всего прочего был гурманом, и к приходу гостей сам приготовил довольно изысканные блюда. Хотя, конечно, если б на столе лежали на газете черный хлеб и селедка, вечер не получился бы от этого менее веселым!

Запись выступления больше, чем удалась. Кира с Женей при просмотре испытали гордость за Инессу Степановну, за державу и за самих себя. Когда совершенно неожиданно две девочки на экране взлетели, завертелись в риттбергере и приземлились синхронно, секунда в секунду, Кира аж взвизгнула от восторга:
– Стоп!! Стоп, останови! Назад – еще раз, еще!
Тариэль перемотал, улыбаясь. Да, танец был исполнен почти на высшем уровне! Правда, Женя потеряла центровку во время параллельного вращения, и это было видно даже в записи, но, несмотря на это, и Кира, и Женя были в восторге от просмотра. Впрочем, тот момент, когда от устроенной овации Женя зарыдала, а Кира начала верещать, как ненормальная, подруги стыдливо попросили перемотать.
– Ух, здорово! Класс! – восхищалась после Кира. – И не представить, что год назад мы были вообще почти незнакомы!
– Да, – подхватила Женя. – Я тоже об этом думала. Это просто… обалденное везение, что мы подружились!
Братская взглянула на Женю.
– Да, это было что-то такое… свыше, наверное. Знаешь, я безумно рада, что у меня такой друг!
– За это надо выпить! – подключился Тариэль, и подруги весело рассмеялись.

Они обе, конечно, вспомнили ту ночь. Кира – ревущую Женьку, Женя – Киру в трусах и футболке, со стаканом, дрожащим в руке. При Тариэле, естественно, ничего нельзя было говорить. Но Женя подумала, что без этой ночи ничего бы и не было. Ни двойного параллельного, ни оваций, ни призов. Ничего. Она бы никогда не станцевала то, что на самом деле жило в душе, если б не Кира. А Кира думала, что, если б не объяснение в ночи, она бы отчаялась подружиться с Женей так, как хотела. И что только после той ночи Женя наконец открылась – и стала ей по-настоящему близка.

Они промолчали. Но у Киры на щеках выступили пятна, как всегда при волнении, а Женя опустила глаза. И сказала:
– Кир, ты не представляешь, как рада Я!.. И – спасибо…
Тариэль понял это по-своему.
– Если б не Кира, ты не получила бы приз, верно?
Кира мотнула головой, запустила пальцы в свои короткие волосы:
– Ну, Тарик! Фильтруй базар!..
Тариэль улыбнулся и произнес с гордостью:
– Ладно, не притворяйся. Я в вашу тайну уже посвящен…
Наступила странная тишина, и Тариэль быстро понял, что из-за него. Братская открыла рот, а Женя из пленительно-розовой стала бордовой. Обе судорожно пытались понять, откуда Тариэль знает ВСЕ. И шок длился, пока Женя не пискнула срывающимся дискантом:
– Про хомячка, что ли?..

Все было настолько серьезно, что Кира даже не улыбнулась. Тариэль удивился Жениной реплике. Брови его поползли вверх, на лбу начертились морщины:
– Какого хомячка?!. Да нет! Мне Инесса Степановна сказала, когда я у бортика стоял. Что Женя всего год после перерыва тренируется…

В спальне зазвонил телефон. Тариэль поспешно извинился и вышел из комнаты. Женя закрыла лицо руками, а Кира просто упала на диван и затряслась от хохота.
– Ох ты, Господи! – пробормотала Женя, когда нервный смех отпустил грудь.
Кира села, и тонкая губа медленно всползла вверх:
– Да-а… Зато теперь мы знаем, как выглядит звиздец!
Женя засмеялась. Тариэль все еще говорил с кем-то, и Карасева торопливо спросила невпопад:
– Кира, слушай, а почему ты пригласила меня в ресторан тогда, в первый раз? Ты с самого начала это собиралась сделать?..

Кира подумала немного. Она сидела на диване рядом с Женей, всем корпусом развернувшись к подруге, поджав ногу и держа лодыжку двумя руками. Она была полна жизненной энергии, как и в любой из своих дней, и так же глубоко дышала грудь под голубым свитерком, и так же лежали темные волосы и качались в ушах серебряные ниточки серег. И розовая десна, бесстыже выглядывающая из-под тонкой губы, была все такой же. И Женя понимала: рядом с ней сидит сейчас едва ли не самое дорогое ей существо на всем земном шаре.

Кира молчала, смотрела на Женю, и в глазах ее отражалось то же самое. Они забыли про Тариэля, и давно растаял в воздухе упавший с потолка звиздец. Кира улыбнулась смущенно, нагнулась к Жене:
– Нет, я, как бы… Я почти до самого конца не собиралась. Ну, то есть… хотела, но сомневалась.
– А почему решила все-таки… не иначе?..
– Я после кассет все решила.
– После чего?
– Ну, помнишь – я забыла кассеты у магнитофона. А ты мне сказала… Помнишь?
– Да; ну и что?
Братская улыбнулась.
– Понимаешь… Люди обычно думают только о себе. А ты подумала о другом, незнакомом человеке. Понимаешь?.. Вот тогда я и решила.
– И слава Богу, – призналась Женя. – Давай за это действительно выпьем!

Братская засмеялась. Но она не сказала Жене о том, что было главной причиной. Она помнила, с каким выражением лица Женя наблюдала тогда за ее катанием – следила за ней, чужой и незнакомой, восхищенным и чуть растерянным взглядом. Взглядом без зависти и тревоги, без раздражения на то, что кто-то катается лучше ее. Если б Женя знала, сколько фигуристок, с которыми Кира случайно оказывалась на одном льду во время отдыха или тренировки, наблюдали за ней холодными, злыми глазами – и как устала Кира ловить кожей репейники этих взглядов! Конечно, она не могла сказать такое. И лишь радостно смеялась в ответ на Женины слова, что за «это» надо выпить… Вернулся Тариэль, и за Женькино-Кирину дружбу выпили все вместе.

А потом и началось веселье. Пили не так уж много, но со смаком: за Инессу Степановну, за Россию вообще и за русских фигуристов в частности и даже отдельно за двойной риттбергер. Кира смеялась и смотрела на Женю: даже не глазами, а веселыми лучиками, брызгавшими из них. И Жене от этих взглядов делалось легко на душе.

Кира охотно делилась с Тариэлем их с Женей планами на будущее и выдвигала самые смелые идеи, щедро приправленные буйной фантазией. Говорила о своих собственных программах, расспрашивала Тариэля о его планах. Будущее рисовалось прекрасным. И хотя все понимали, что угадать его нельзя, им доставляло удовольствие сидеть и фантазировать на эту тему. Кира говорила:
– Все, теперь мы с Инес Степанной точно произвольную сделаем с каскадом из тройных. Хотя бы из тулупов! А еще можно бильман со сменой ноги… Ну, Та-арик, чего ты так смотришь?! Получалось же у Слуцкой!
– Может, тебе лучше начать комбинацией, а не чисто каскадом?
– Нет! И Инесса Степанна тоже считает, что нам – Кира погладила себя по груди, – давно взрослеть пора. Так что каскад три плюс три в следующем сезоне обещаю!
– Похвально, – улыбнулся Тариэль, отпивая из бокала. – А мне дай Бог восстановиться, конечно.
– Да ну, ты – и вдруг не потянешь? Да брось ты!
– На добром слове спасибо…
Кира посмеялась – и снова посыпались фразы.
– Мы с Женей, кстати, на будущий сезон еще чего-нибудь отфигачим… Правда, Жень?
– Угу!
– Во-от. Я уже думала. Ну, короче, там уже оживить конкретно: двойной точно, и может, даже не один, а еще – бедуинский в либелу и, скажем…
– Ага, и поддержку, и тодес… – напомнила Женя, и Кира захохотала, как ненормальная, а Тариэль весело сощурился.
Они болтали и болтали, забираясь фантазией в заоблачную высь, и им было хорошо. И никто не знал, что в следующем сезоне Киру ждет обвал: она не попадет в призовую тройку даже на России, ей не придется выступать на Европе, и она всерьез решит порвать с большим спортом. Что она будет приходить на тренировку, делать два круга вдоль бортиков и в слезах убегать прочь, не найдя в себе силы тренироваться. И лед, к которому она почти приросла душой, станет ей ненавистен. И что только поддержка Инессы Степановны, Алексея и в первую очередь Жени поможет ей выкарабкаться из этой ситуации. Что она вернется на лед, и снова будет побеждать – и вопреки всему станет чемпионкой мира и затем – олимпийской чемпионкой… Что Тариэлю повезет сразу, и уже в следующем году он получит медаль, несмотря на целый попущенный сезон, и что Женя с Кирой по-прежнему будут ставить экспериментальные номера и пользоваться бешеным успехом у публики. И что Тариэль с Женей… Но тогда, в марте 2008 года, никто об этом не знал. Да и к лучшему.
Вслед за сумерками опустился густой, темный вечер, плотно лег меж домов, постепенно утих и уснул. Кира заторопилась, стала выдумывать что-то смешное: мол, пора, мол, муж заждался… Женя робко сказала:
– А может, еще чуточку посидим?
Кира удивилась:
– Так я ж тебя не забираю! Сиди себе на здоровье!
– Ну, может, и ты…
Но вмешался догадливый Тариэль:
– Да, Жень, конечно, оставайся! А эта блоха пускай скачет. Попила, поела, культурно отдохнула за чужой счет – и все, все: пора баиньки…
Кира зажмурилась, хохоча:
– Чтоб тебе сегодня приснился аксель в четыре оборота!
…Женя осталась. Они с Кирой простились на пороге. И Братская, накинув шубку, легко побежала по широким ступеням вниз, в свежую весеннюю ночь. Растревожил подъезд стук ее каблуков, отразился от стен, усилился, взлетел и замер постепенно. Внизу хлопнула дверь. Завелась и отъехала машина.
– Уехала, – задумчиво сказала глядевшая в окно Женя. – А что, часто тебе снятся аксели?
– Нет, к счастью, – засмеялся Тариэль.

Он сидел на диване, на прежнем месте Киры, и смотрел на Женю, стоявшую вполоборота. Ему нравились плавные, девичьи линии ее фигуры, небольшая грудь под ворсистым мягким свитером. Женя была совершенно особенной. И, как все особенные девушки, не понимала этого. Тариэлю казалось, что она существует сразу в двух мирах – в реальном, земном, и в другом, незнакомом. Был ли то мир ее чувств или ощущений или какой-то иной параллельный мир, Тариэль не знал. Женя как будто и была здесь, рядом, и в то же время ее не было. Странная девушка, спокойная, будто сонная, и вместе с тем способная на неожиданный выпад и даже крайность. Но это и привлекало Тариэля.

Женя все так же смотрела сквозь стекло вниз, в ночь. В высотках, далеко-далеко, мерцали живые желтые огоньки. И Женя думала, что, быть может, там, в этих огоньках, тоже кто-то радуется своему успеху, или празднует свадьбу, или чье-нибудь рождение. И звезды смотрят вниз и радуются, только их не слышно, ведь они далеко. Наверное, они радовались когда-то и радостью Акселя Паулсена, которому впервые удался новый прыжок, названный потом его именем. Для звезд это, наверное, было вчера, а не больше века назад, как кажется людям.

Женя думала обо всем этом, улыбаясь. А потом, обернувшись, встала спиной к окну. Тариэль смотрел на нее теплыми карими глазами. Женя молчала, и он тоже молчал. Карасевой показалось почему-то, что они молчат смешно и непонятно. И она поспешила спросить:
– А какой у тебя прыжок любимый?
Тариэль пожал плечами, встал и тоже подошел к окну.
– Да как-то, знаешь… Я не задумывался.
И опять опустилась тишина.
– Странно, – шепнула Женя. – Вот она ушла, и все погасло…
Тариэль кивнул.
– Точно: погасло. Она такая. Многим кажется, что просто легкомысленная, но нет. Совсем в ней не то. Я за нее рад безумно, что у нее теперь такая подруга.
Женя смутилась.
– Что ж, разве раньше не было?
Тариэль помолчал.
– Понимаешь… У нее раньше совсем другие глаза были. Я думаю – ну, может, ошибаюсь – но, по-моему, раньше она была просто одинока. К ней все относились прекрасно, она ко всем – еще лучше, но… Тепла ей не хватало. А теперь я за нее очень рад.
– А тренер? А муж ?.. – взволнованно спросила Женя.
– Это другое. Тренер – она же намного старше. Это не то. А муж у нее, увы, не фонтан, насколько я понимаю. Он ее любит, конечно, но по-своему.
– Значит, получается, я спасла ее от одиночества? – улыбнулась Женя.
– Определенно, – согласился Тариэль.
– Здорово… А она… Знаешь, она меня тоже, – призналась девушка. Она отошла от окна в глубь комнаты, взяла со стола недопитый бокал и так замерла, глядя сквозь висящие на стене напротив медали и грамоты. Тариэль следил за нею смущенным, печальным взглядом. На шкафу, высовываясь из-под плотного коврика, плакал стекающим вниз бликом света краешек лезвия. И Женя догадалась, что Тариэль не в силах был после травмы смотреть на свои коньки, и закинул их на шкаф. Не в силах именно потому, что любил их и не мог смириться с тем, что в ближайшие месяцы не сможет кататься. Иначе не блестело бы лезвие: Тариэль наверняка время от времени доставал коньки и протирал их чистой тряпкой. И Карасева вдруг очень осязаемо представила Тариэля на льду, под светом прожекторов и под взглядами зрителей. У него были длинные и на редкость красивые для мужчины ноги, и, должно быть, его спирали и вращения просто сводили поклонниц с ума. Женя почему-то была уверена, что у Тариэля глубокое, уверенное ребро и мощные, высокие прыжки, в которых он словно зависает надо льдом. Тариэль на коньках, в черных брюках с искрой, заходящий на тройной аксель… Да-а!

Женя очнулась от своих фантазий, отпила из бокала, поставила его на стол и села на диван, точно на то же место, где сперва сидела Кира, а потом Тариэль. И снова вернулась мысль о Братской. Женя опустила голову, чуть заметно улыбнулась.
– Знаешь, – после долгого молчания и сомнений сказала она, – Кира меня как бы… очистила, что ли. Я, как зерно, была в какой-то шелухе… А теперь вот – Женя протянула вперед руку, опустила кисть – я вижу, что я – это я. И знаю, какая я! – она задумчиво улыбнулась, и Тариэль поскорее опустил взгляд. Они опять замолчали.
– Ну… ладно, – Тариэль кашлянул. – Давай выпьем еще по рюмочке – и домой…
– Ой! – внезапно сказала Женя. – Как же Кира-то доедет… спьяну?!.
Тариэль расхохотался.
– Успокойся, ей не впервой! Позвонишь ей завтра. Все будет в порядке, я ручаюсь!
– А ты… ты же тоже… не сможешь вести машину…
– Ну, это уже оскорбление! – в шутку возмутился Тариэль.
Женя вдруг странно взглянула со своего места, чуть наклонив голову, и в серо-голубых глазах ее тускло замерцал какой-то странный огонек. Она немного наклонилась вперед и тихо выдохнула:
– А все-таки не сможешь…
Тариэль подошел к ней и опустился на диван. Возле виска у него дрожал сосудик: там, оглушая мысли, билась кровь.
– Хорошо, Жень… не будем тогда пить. Поехали.
– Нет, нет, Тарик, – Женя помотала головой, смущенно отводя взгляд. – Тебе все равно нельзя вести машину… Не надо.

Она сказала это «не надо» и покраснела, как свекла, и неровным движением поправила челку. Тариэль молча погладил ее по голове, наклоняясь все ближе, и поцеловал прямо в губы. Женя, не сдержавшись, улыбнулась – и Тариэль вдруг увидел, как замечательно она улыбается: верхняя губа убегает вверх, обнажая зубы, а из-под нее, маня, бесстыже выглядывают краешки нежно-розовой десны...

10.03.2002 – 10.05.2002, Южная Корея, Тэгу.

принадлежат их авторам. При перепечатке ссылка на авторство и источник обязательна.

Наилучший просмотр сайта обеспечивается в браузере Microsoft Internet Explorer